Из-за ткани было сложно разобрать выражение лица Инны. Женя могла лишь видеть, как черные глаза щурятся, всматриваются в Женю, будто бы хотят загипнотизировать. Она вмиг ощутила себя кроликом, что очутился перед удавом. Эти черные глаза словно были сделаны из того же материала, что и стена в главном здании. Они тянули за собой, звали и ломали все внутренние установки бежать прочь.
– Молодец, раз не слушаешь. А про то, что не болит, обманывать не надо. Матушка все чувствует. Каждым уголком Ахиллеи чувствует, каждым колоском, что на поле взойдет. Меня можешь обмануть, а ее не обманешь. – Инна нахмурилась, так и продолжая смотреть на Женю в упор. – Ты как собака. Не домашняя, а со двора. Не скулишь, зубы показываешь, когда к тебе руку тянут, чтобы приласкать. Ты не даешься, пальцы отгрызешь. Больная собака, а все равно лаешь. Знаешь, как говорится? Бешеной собаке хвост рубят по уши. Вот тебе понемногу и обрубают твой подгнивший хвост.
Женя не могла шевелиться. При всем желании вскочить на ноги и выбежать прочь из проклятого здания, она не могла дернуть даже пальцем ноги. Опасаться нужно было не черной стены в этом помещении. Опасаться нужно было даже не Инны с ее странными речами и глубокими пугающими глазами. Жене следовало опасаться своей слабости и страха, которые оказались сильнее любой другой эмоции и переживания. Она чувствовала, как немеют пальцы на ногах, и ни одна молитва не поможет ей избежать власти Медузы Горгоны перед собой.
– Тебе бы освободиться. Покинуть бренное тело и прогуляться душой своей грязной по водам лесным. Они омоют тебя, ополощут от ненависти и злости. Они тебе силы дадут, чтобы пережить все ужасы, которые тебя ждут. А тебе еще многое придется пережить. Сходила бы ты в лес. Матушка подарила бы тебе легкость, я-то знаю. Матушка вас всех любит, домой к себе пустила. И тебя, такую непутевую, любит. Она тебе поможет, обнимет, приласкает еловой ветвью и согреет ледяной водой. Хочешь, чтобы больше не болело? Я знаю, что хочешь. Вы все хотите. Хотите, но боитесь к Матушке прислушаться. А она шепчет каждым уголком Ахиллеи, каждым колоском, что на поле взойдет. Меня можешь не слушать, а ее слушай. Она тебе дом подарила. Подарила тепло тела своего, и ты подари ей кусочек себя. Подари. Отдай. Слушай.
Она чувствовала, как дрогнула рука. Женя помнила, как вскочила на ноги и выбежала прочь из главного здания. Женя помнила, как побежала со всех ног к домику. Женя помнила, как в спину вступило, и она упала. Упала и не смогла подняться, потому что ноги и руки все еще не слушались. Грязная и опороченная своим собственным разумом, она лежала у самой калитки и глотала застывшие слезы. Женя не вспомнила слов Инны, не знала, что ее так напугало и заставило сбежать так быстро, как не позволило бы ей ее тело. Женя помнила только черную стену, спрятанное лицо с двумя глубокими глазами, которые шептали громче губ. Женя помнила только «Подари. Отдай. Слушай». Эти слова до сих пор звучали чужим голосом внутри черепной коробки и не позволяли собственным мыслям вернуться на место. Женя лежала у самой калитки, но до сих пор слышала Инну. Бессвязные речи, как моток ниток, тянулись от одного уха к другому и не позволяли Жене даже попытаться вспомнить то, что Инна говорила на самом деле. Она все еще чувствовала себя окаменелой девочкой под чарами злой колдуньи, которая в шаге от победы упустила свою добычу.
