– Пока никак. Пусть живёт.
– Стрёмно это.
– Понимаю. Но ничем помочь не могу. Пока, во всяком случае.
Наконец раздались шаги, а затем хлопнула входная дверь – я уже научился распознавать её звук, там пружина была с характерным взвизгом.
А я, не снимая штанов, присел на унитаз, и задумался.
Во что я вляпался? "Мушки", "Говоруны", "Серебрянки". Не иначе, речь идёт о наркотиках. К тому же, акварели и масло…
А здесь – турагентство. Очень удобно: иностранные делегации, валюта, паспорта, визы… Сюда, значит, наркота, а отсюда – предметы искусства. И все довольны.
Поднялся, уже не думая о конспирации, включил воду, умылся, похлебал тепловатую, пахнущую хлоркой струю…
Пойти в полицию? И что я там скажу?
К тому же, какова благодарность?.. Человек мне жизнь спас, приютил, дал работу, а я его – в полицию.
С этими мыслями я тронул выключатель и открыл дверь в коридор.
– А, тёзка, – прислонившись к стене и сложив руки на груди, рядом с туалетом стоял Алекс. Пахло от него уже не шампанским, а чем-то покрепче. – Что, не спится?
– Да вот, – я замялся. – Пить захотелось.
– Так шел бы на кухню, – добро улыбнулся мой благодетель. – Там холодильник. Минералка, соки…
– Не подумал, – я попытался просочиться мимо.
– Да ты не торопись, – меня поймали за рукав. – Разговор есть.
Первым делом он извлёк из кобуры кольт и небрежно бросил его на стол.
Я одновременно и напрягся, и ощутил облегчение. Облегчение от того, что он его всё-таки положил, а не направил на меня, а напряжение – от того, что он вообще был…
– Вы говорили, что револьвер нужен только для карнавала, – голос мой понизился почти до шепота.
Тоже особенность организма: в моменты крайнего напряжения говорить очень тихо. Многие принимали это за выражение слабости, страха, но всё было наоборот: еще в детстве, предчувствуя вспышки бешенства, я приучил себя гасить эмоции. Это не притупляло клокотавший внутри гнев, но хотя бы позволяло не выглядеть психом.
– Все слова лгут. Эти – тоже.
Достав из кухонного ящика тряпочки, ёршики и оружейную мазь в жестяной банке с говорящей этикеткой "Глухарь", Алекс принялся разбирать револьвер. "Анаконда" сорок четвёртого калибра, словно он охотился на очень крупную дичь…
…Отщелкал, как семечки из подсолнуха, патроны, вынул барабан и вооружившись зубной щеткой, обмакнул её в мазь.
На мой профессиональный взгляд, револьвер и так был в идеальном состоянии, а значит, нехитрое сие действо требовалось, чтобы занять руки и освободить голову – привычка, свойственная многим военным…
– Значит, Сирия, – неожиданно сказал Алекс и вновь замолчал.
Его молчание создавало пустоту, что-то вроде вакуума, которую хотелось непременно заполнить. Поэтому я спросил:
– Что, Сирия?
– Комиссовали давно?
– Почти год. Но откуда вы…
– Элементарно, Ватсон: Макаровым награждают за ранения и доблесть в бою. В данный момент мы воюем где? В Сирии. Отсюда вывод…
– Может, нужно было спросить, а не шарить по моим вещам?
– Может, – отложив кольт, Алекс достал из шкафчика хрустальные рюмки и бутылку водки. "Арктика", – прочёл я этикетку. Дорогой сорт. И не везде купишь. – Но так быстрее.
Он разлил водку по рюмкам, одну подвинул мне.
– Хотите сказать, я должен стерпеть, потому что мне некуда деваться? – брать водку я не спешил.
– А что, есть? – Алекс глянул коротко, с дружелюбным интересом, и вернулся к чистке револьвера. – Когда мы встретились на улице, ты собирался идти на вокзал.
