Сумасшедшее фортепиано и другие рассказы - страница 5

Старухи-плакальщицы заученно причитали в полголоса, утирая слёзы краешками платков, мужики и бабы молча стояли вокруг…

Всё как-то затянулось; чего-то ждали – никто не решался нарушить повисшую паузу, только вороны, безразличные и равнодушные ко всему происходящему, изредка каркали с ветвей голых берёз.

– Петя… – тронула за рукав Петра жена: – Попрощайся с отцом…

Пётр вздрогнул, словно очнувшись от оцепенения и как-то покорно, не по своей воле, шагнул к гробу и, встав на колени, поцеловал отца в холодный мокрый лоб…

Плакальщицы завыли чуть громче: мужики заколотили гроб крышкой и взялись за верёвки… Гроб, качаясь, нырнул в яму, и первый ком сырой земли шмякнулся о доски со звуком куска мяса брошенного на прилавок… Петра передёрнуло и он, не дожидаясь никого и не оборачиваясь назад, побрёл с кладбища в село…

За спиной врезались в вывороченную землю звонкие штыки лопат… Сорвавшиеся с деревьев вороны понеслись дикой круговертью над грязным полем в лишаях ещё не растаявшего снега…

Кто-то шёл за ним, – это была Мария,– но она не посмела окликнуть его и только брела следом.

Грязь, вперемежку с прошлогодними листьями, липла к сапогам и мешала идти… С кладбища доносился стук топора – вбивали в землю сосновый, пахнущий смолой, жёлтый крест…

– Ну, люди добрые, помянем раба божьего Илью… Пусть земля ему будет пухом… – негромкий гомон стих, все сжали в руках стаканы с водкой; кто-то перекрестился…

Пётр сидел за столом, погрузившись в оцепенение и видел всё происходящее сквозь тугой, вязкий туман… Поднесённую кем-то водку проглотил, не ощутив вкуса, взялся за вилку, потом бросил… Руки плетьми лежали на столе, не желая слушаться…

А за столом ожили – то тут, то там завязались разговоры:

– …Да, весна-то нынче того…

– …Вишь ведь, коллектор лопнул! Ни дна ему, ни покрышки…

– …Уже вторую курицу задрал, пёс холерный!..

– …Надь, ты завтра в райцентр поедешь?..

Мария сновала из кухни в зал, обнося поминающих горячим – пар от рассыпчатой картошки с тушёнкой вился над столом.

– Поел бы ты, Петя, – коснулась она его плеча: – Вторые сутки уж ничего не ешь…

– Да, Петя, золотой у тебя был отец…– Матвей Палыч, колхозный агроном и давний друг отца, смахнул заскорузлым корявым пальцем пьяную слезу:

– Справедлив был… Царствие ему небесное…

Пётр с трудом, через силу, проглотил картофелину и снова отложил вилку: не мог он сейчас есть – кусок поперёк горла вставал…

– А Иван-то чего не приехал? А, Петь? Ты ему тилиграмму-то давал?

– Давали, – закивала головой Мария: – да, видно, дела какие-нибудь в городе задержали…

– Э, город-то он того, засасыват…

– Это ты уже вторую засасываешь, хоть бы людей постеснялся!

– Да ну тя к лешему!..

Иван. Брательник младший… Пётр впервые за последние два дня улыбнулся… Братишка… Где-то ты сейчас?.. Почему не приехал?.. И на телеграмму не ответил… Мария же и отправляла её…

Пётр поднял голову – в красном углу, пониже закопчённой иконы, висели фотографии в простенькой рамке; вот отец с матерью, молодые, серьёзные… Вот и они с Ванькой – ещё под стол пешком ходят, а там – постарше – школа. Третий класс, а Ванька – в первом…

Мать Пётр помнил смутно; она умерла, когда рожала Ивана… Помнил он отчётливо только её руки – тёплые, мягкие и добрые… Отец больше не женился; поднял их с братом на ноги в одиночку – и кухарничал сам и обстирывал их с Ванькой… И никогда о матери не заговаривал… Это уж потом, когда подрос, Пётр понял – любил отец мать. Любил безумно. И ушёл бы за нею добровольно, если б не сыновья – свою любовь к ней он на них перенёс. Ваньку – то и понятно – любил особо: горькая боль порою слаще мёда бывает… Который раз как глянет на Ивана – слёзы на глаза наворачиваются… Подступало, видно, к сердцу…