Сумерки эндемиков - страница 39

Было предложено ничего больше не трогать и оставить, как есть.

Вплоть до дня Последней Тропы. Запрет распространялся на любые частные либо правительственные исследования, чем-то способные затронуть чувствительные нити генеза отдельной клетки, особи или же вида в целом. Тема оставалась непопулярной даже на уровне чисто теоретических изысканий. Спекуляции не приветствовались.

Закрылись все направления исследований, не касавшихся старения живых организмов, включая астрономические и океанографические. Это была последняя страница истории Человека скучающего, называвшего себя Человеком дважды разумным.

Во всей этой истории интересен урок, обобщенный опытом дней, и он хорошо смотрелся на закате дня всего вида. Тогда негласно остановились на мнении, что во избежание дальнейшей демагогии более других приближенным к истинному положению вещей нужно считать следующее:

На определенном уровне усложнения эволюционной структуры эволюция больше не подчиняется закону неусложнения сущего.

Что-то с нашим приходом всегда меняется, изменилось что-то и здесь. Бесшумно, холодно, равнодушно – пришли в движение мертвые механизмы, и никакие силы не могли их остановить, пока они не остановились сами. Надолго ли – не мог сказать никто, но все склонились к мнению, что если механизм не изучен и даже не различим, то не нужно его пока хотя бы ломать. Меморандум конфликта ни к чему не призывал, он лишь предлагал переосмыслить ценности тысячелетий. Конечно, это была попытка построить здравый смысл там, где его не было.

О любви вспоминают, когда не хватает воображения. Неизвестно, кто это сказал, но жестокая в самой своей сути максима стала исходным кодом Культуры, твердо намеренной выжить. Когда начинают выживать, даже любовь к себе перестает быть практичной. Любовь не есть свойство сурового климата нашей эпохи, с мужественным вздохом заключал свой меморандум здравый смысл времени Больших Сомнений. Оставим ее другим эпохам. Не таким грубым, не таким жестким, как наша, – более неторопливым, с более мягким климатом, более тонким, более нежным, более женственным…

С тех пор, как настоящее перестало быть женоподобным, многое в завтрашнем перестало быть обыденным и понятным. Здесь нет ничего принципиально нового, подчеркивалось там же. Культура ведь и раньше вся, сколько ее ни было, во всех своих проявлениях строилась исключительно лучшими из мужчин и на лучших мужских плечах.

Циничный подтекст Сдвига трактовался сторонними наблюдателями без жалости: миллионы лет назад где-то в неогене пути гоминоидов и людей разошлись, чтобы никогда больше не пересечься вновь. «Так с чего вообще кто-то взял, что эволюция когда-либо демонстрирует здравый смысл?»

Примитивное больное прошлое еще не умерло в нас. Оно далеко еще не мертво. Всякий раз, как только что-то заставляет нас перестать быть сдержанным, а мысль заменяется действием, которое рвется подменить собой мысль, – тогда мы видим его возвращение.

Но именно нашему миру грозит упасть в другую крайность – ограничить себя и то, ради чего мы живем, умными мыслями. Они у нас уже подменяют поступок.

В нашем избалованном, зациклившимся на простой идее чистоты мире одна голая мысль стала таким необратимым оружием, что достаточно лишь ее существования в природе – необходимости в самом поступке уже нет.

Нам понадобилось не так уж много времени, говорил сосед, чтобы мозг начал создавать новые отделы. Но нашего оптимизма не хватит, если мы будем полагаться только на осторожность. Серьезная проблема сегодня – не как искать общий язык, а зачем он мог бы быть нужен. Мы будем слишком разными. И мы должны быть слишком далеко. История тысячелетий никогда не была однородной. К перехлестам магнитного поля Конгони способна противостоять электрическая активность нервных клеток лишь нашего организма, и это не случайно. Зависимость от природы и навязанных условий ставили между сильным и слабым, умным и хитрым, свободным и больным – между будущим и настоящим разграничения, которым было трудно помочь. Но лишь теперь они стали приобретать черты Непреодолимой Пропасти. Никогда прежде среда не претерпевала таких изменений и не усваивала признаков выразительнее, чем эти. Характернее, чем расовые, подвижнее, чем наследственные, они предопределили весь масштаб последствий, которые открылись перед прояснившимся взором звездного человечества… Послушать соседа, так всем замечательным, что имелось в нас сегодня, мы обязаны исключительно инфекции тех дней. Что бы где бы ни случилось – у него всегда все к лучшему. Лишь в тени наставников, бесконечно мудрых и внимательных, закаленных собственными ошибками и опасностью, возможным оказалось усвоить понятия добра и зла и что нет ничего более абстрактнее этих понятий. И это решило всё.