Вокруг кипел людской хаос, на длинных досках, поставленных на пустые бочки, разложены овощи и фрукты, которых не могло существовать в природе. Из дальнего конца крытого зала несло густым сырым запахом свежей рыбы. Какие-то люди спали на земляном полу, среди гнилых овощей, объедков и прочего мусора, и покупатели переступали через них, наступали на них, а те лишь сворачивались в клубок и продолжали спать, словно ничто не могло их заставить вернуться в реальность.
Адри шла сквозь толпу, окутанная своей привилегированностью, как коконом. И хотя многие здесь были светлее ее кожей, не возникало сомнений, кто был раньше хозяином, а кто рабом.
Они остановились около лотка с фруктами. Ома долго приглядывалась к длинным плодам папайи (таких больших Илья никогда не видел в Нью-Йорке), гладила их желтую кожу и наконец выбрала шесть плодов. Она также купила какие-то незнакомые Илье фрукты. Продавщица отложила все купленное в сторону, и они пошли дальше.
– А фрукты? – не понял Илья.
– Их принесут домой, – сказала Адри. – После рынка.
– А как они знают куда?
– Найдут. – Адри посмотрела на растерянного Илью и пожалела его. – Здесь все знают, кто мы и где живем. Когда я шлю Оме письма, никогда не пишу адрес. Просто “Суринам, Парамарибо, Ома Ван Меерс”. Или “Суринам, Хасьенда Тимасу”. И все.
Они вышли наружу, и воздух облепил кожу липким жаром. Солнце било красным в глаза. Илья зажмурился. Это не помогло; солнце пробралось сквозь сжатые веки и начало плавить зрачки. Во рту пересохло, и хотелось пить.
Вокруг лежала широкая пыльная улица без тени. Илья ступил ближе к стене, надеясь найти тень от здания, но тени не было. Солнце стояло прямо над головой и светило без жалости и снисхождения к его белой коже. Илья почувствовал свою чужесть здесь, в этом месте, в шести градусах к северу от экватора.
Неожиданно он оказался в тени: это Ома накрыла его своим зонтиком. Он взял у нее зонт и поднял повыше, чтобы тени хватило для двоих. Они пошли рядом, держась близко друг к другу. Адри ушла вперед; она всегда очень быстро ходила, и Илья следил, как поля ее белой парижской шляпы плывут сквозь толпу.
Ома сказала Илье что-то по-голландски, и он кивнул в знак согласия. Было хорошо под зонтиком и сознавать, что скоро они вернутся в большой, устроенный дом, который все знают и который не нуждается в адресе. В этом знании были надежность и ощущение принадлежности.
Они завернули за угол, следуя за белой шляпой, и увидели Адри. Она стояла перед странным сооружением, похожим на театральную декорацию: задняя и боковые стены, сколоченные из листов фанеры, крышек ящиков и кровельного железа, заканчивались открытым пространством. Передней стены не было вовсе, словно смотришь из зрительного зала на декорации комнаты на сцене.
Внутри комнаты стояло несколько ящиков; на одном сидел старый мужчина с иссиня-черной кожей, в длинных брюках и фетровой шляпе с дырками по бокам. Больше на нем ничего не было. Мужчина курил длинную самодельную сигару. Над ним кружился рой мух.
У задней стены лежали пустые мешки, на которых спали трое голых детей. Посреди комнаты была железная бочка с прорезанным квадратным отверстием посередине. В отверстии горел огонь, на бочке стояла большая жестяная банка; в ней молодая женщина в длинном желтом платье варила еду.
Крышей – такой низкой, что женщина стояла, пригнувшись, – служили листы кровельного железа. На крышу были закинуты пустые мешки, которые, понял Илья, ночью спускали вниз, отделяя жилье от улицы. На одном из мешков Илья прочел полустертую надпись:
