Узнавание и именование – предпосылка и начало освоения места, начало обживания ландшафта, выделения в нем актуальных объектов – мест привлекательности и связанных с ними вещей и идей. Тотемический архетип в оседлом мире переносится на пространство внутреннего мира и обитания человека. Само жизненное пространство наделяется тотемными характеристиками, а погребение предков в орбите этого пространства превращает его в бессмертное родовое существо. Силы предков воплощаются в вещах и телах, произрастают из земли, возделываются и выделываются (производятся). Вещь как носитель качеств места и олицетворяющего его рода («духа» или «силы» предка), и само место – одновременно миф, локус, тело, время (год или век) – имеют характер социальной формы, воплощающей образ Мира со своими границами и своими возможностями, своими порядками и своими декларируемыми способами Быть Миром.
Образ мира здесь – не статическая «картинка», а развертываемый мифологический сценарий «обращаемости» вещей и миров, бесконечный поток взаимных жертв, даров и обменов (по образцу «живых картинок» на щите Ахилла, проигрывающих сценарий годового цикла). Война здесь становится необходимым дополнением или возмещением Мира, а смерть – жизни. Мифы этой эпохи – суть эпосы, в которых истории тел и вещей представлены в качестве истории миров.
Через приобщение к вещи приобщаются к месту и друг к другу. В этом потоке обретения сопровождают потери; проявления сменяются исчезновениями-уходами, рождения чередуются со смертями и разрушениями. Разрывы в цепи коммуникации интенсифицируют движение даров и услуг, а места разрывов скрепляются, «сшиваются» сетями обменов. Погребения предков, места захоронений – объекты особого почитания и поклонения предкам – места ухода и остановки жизни, но также символы ее непрерывности, источающие энергию взаимного влечения и связи миров.
Погребальные обряды во всех культурах выражают концепцию движения тел и вещей, выражающую способ существования мира, не терпящего никаких разрывов. На этом пространстве (или вместилище) жизни кладбище превращается в центр социального единения и ритуальную площадку, на которой разыгрывается идея всеобщего обращения. «А.Н. Веселовский приводит факты побратимства: если целуются на кладбище через венки, то тем самым становятся родными, мужчины – братьями, женщины – сестрами. Кладбище здесь – сценарий, на котором происходит рождение из земли, со-рождение с растительностью, и это рождение из земли представляется также рождающей силой неба, через венок, круг, диск, как светило. У скифов жарили быка, садились на его шкуру, делили мясо, и кто съедал кусок, тот становился союзником»25. Тело-шкура быка здесь олицетворяет тело тотема, некогда умершего и погребенного, как и кладбище – тело предка, причащение которого соединяет людей в единый круг живые и мертвые. «…Путем еды или питья (смазывания) крови люди становились как бы соплеменниками (союзниками, кунаками). Обмен вещами создавал тот же институт социальной близости, потому что вещь тоже представлялась тотемом. Отсюда произошел обычай обмена подарками».26 Архетипом обмена повсеместно является коллективная трапеза, имеющая характер ритуала и по сей день выполняющая функцию главного семейного ритуала.
Внутренний мир и пространство освоенного
Феноменология дара уходит корнями в архетипику тотемического мифа. И прагматика дара не имеет никакого отношения к экономике и долгосрочным стратегиям обмена. Лишенная парадигматики, предполагающей обращение с различиями, она проникнута идеей кормления и, в этом смысле, она полагается в истоках хозяйства. Лишенная и обособленного нравственно-этического содержания, она проникнута духом этоса и, в этом смысле, располагается в основаниях этики.
