Когда настало время возвращаться в Зибенхох, я вытащил фотоаппарат и поймал в кадр девочку и аммонит. Клара одарила меня улыбкой, от которой сжалось сердце, попрощалась с Йоди то ли прыжком, то ли поклоном и вернулась ко мне, беспрерывно болтая, болтая, болтая. Наконец, наклонившись, чтобы положить фотоаппарат обратно в рюкзак, я уловил обрывок разговора между Илзе и двумя стариками, по виду отдыхающими, с голыми ногами, в сандалиях «Биркеншток» поверх белоснежных носков и с варикозными венами напоказ. Несколько фраз, но иногда хватает самой малости.
И вот уже судьба набрасывает веревку на шею.
– Это было в восемьдесят пятом, сударыня.
– Вы уверены?
– Я родилась в тот год. В год бойни на Блеттербахе. Мать мне твердила без конца: «Ты родилась в год, когда случилась та ужасная история, вот почему ты так себя ведешь». То событие ее совсем подкосило, она так и не оправилась. Шальтцманы ей дальняя родня, знаете?
– Нашли того, кто их всех убил?
Молчание.
Вздох.
– Нет, не нашли.
1
Одну вещь вам будет важно узнать. 15 сентября мы с Аннелизе заключили договор.
2
Когда врачи и медсестры удалились, а Вернер бережно взял Клару за ручку и повел ее в больничный буфет, мы с Аннелизе наконец остались одни. После молчания, которое от обезболивающих мне показалось нескончаемым, Аннелизе дала мне такую затрещину, что едва не разошлись швы, наложенные на бровь.
Потом расплакалась.
– Обещай, – проговорила она, – обещай: никогда больше. Никогда. Никогда больше ты так со мной не поступишь.
Голос ее пресекся. Я попытался дотронуться до ее руки. Аннелизе отпрянула.
Это напугало меня. Очень сильно напугало.
– Ты мог погибнуть, Сэлинджер, – набросилась на меня жена. – Наша дочь осталась бы сиротой. Ты отдаешь себе в этом отчет?
Я кивнул.
Но на самом деле все было не так. Я не мог думать ни о чем, кроме шороха. Проклятого шороха.
Шороха Бестии.
– Ты должен бросить эту работу. Должен мне это пообещать.
– Но это моя…
– Твоя жизнь – это мы.
У меня в голове поднялась настоящая буря. Действие транквилизаторов и обезболивающих начинало ослабевать, и Бестия уже ухмылялась и подмигивала мне из-за спины Аннелизе.
– Майк, – промямлил я. – Мы…
– Майк? – в ярости чуть ли не закричала Аннелизе. – Майк?!
– Аннелизе…
– Ты был мертв, Сэлинджер. Мертв.
– Анне…
– Когда я открыла дверь и увидела, с каким выражением смотрит на меня отец, я поняла… поняла, что ты мертв. И я подумала о Кларе, подумала, да простит меня Бог, я подумала: так тебе и надо, сам напросился, сам искал такого конца, и я… я себя за это возненавидела.
– Прошу тебя…
Аннелизе меня обняла.
Я чувствовал, как тело ее сотрясается от рыданий.
– Знаю, – прошептала она, – знаю, как важно для тебя жить такой жизнью. Но и Клара имеет право на то, чтобы у нее был отец. Да и я не хочу остаться одна, я этого не заслужила, Сэлинджер. Я не могу без тебя, идиот проклятый.
Она отстранилась, высморкала нос и даже попыталась пошутить:
– Черное мне не идет.
Улыбка вызвала у меня острую боль. Я попытался сесть. Головокружение отбросило меня назад, ласково, как дальнобойная фура.
– Ты станешь самой аппетитной вдовушкой в Зибенхохе, – отшутился я.
Аннелизе взъерошила мне волосы.
– А ты – самым красивым трупом на кладбище. Мне хватит года, Сэлинджер.
– Года?
Несмотря на голос Бестии, я чувствовал, что наступает самый важный момент. Все, что я сейчас скажу или не скажу, может подкосить мой брак.
