– Здесь у нас в Зибенхохе жизнь была тяжелая. Утром спускаться в долину, в школу, потом до самой ночи гнуть спину на полях, на пастбищах, в лесу или в стойлах. Мне повезло: мой отец, дед Аннелизе, выжил, когда обрушилась шахта, но многие из моих друзей остались сиротами, а расти без отца в Южном Тироле, да в те годы, было ох как нелегко.
– Могу себе представить.
– Представить-то можешь, – произнес Вернер, не сводя глаз с фотографии. – Но сомневаюсь, чтобы мог по-настоящему понять. Ты когда-нибудь голодал?
Как-то раз токсикоман ограбил меня, приставив к горлу шприц, а моего близкого друга пырнули ножом, когда он возвращался с концерта в «Мэдисон-сквер-гарден», – но нет, я никогда не голодал.
И я ничего не ответил.
– Мы были молоды, беспечны и поэтому счастливы, если ты понимаешь, о чем я. Больше всего нам нравилось лазать по горам. – То ли грустное, то ли насмешливое выражение мелькнуло на лице Вернера, но тут же исчезло. – В то время здесь у нас альпинизмом занимались чудаки и мечтатели. Это сейчас скалолазание – престижный спорт. Знаешь ли, в каком-то смысле мы были пионерами. С годами альпинизм перерос в туризм, а нынче туризм – источник заработка во всем Альто-Адидже.
Чистая правда. Повсюду выросли отели, рестораны, фуникулеры, облегчающие приезжим подъем на вершины гор. Зимой туристы скапливались в горнолыжных зонах, а летом совершали прогулки по лесам. И правильно делали: я и сам, как только погода изменится и растает снег, собирался купить башмаки покрепче и под предлогом того, что Кларе полезно дышать свежим воздухом, показать, способен ли парень из Бруклина стать вровень с жителями гор.
– Без туризма, – продолжал Вернер, – провинция Альто-Адидже прозябала бы в нищете, здесь только старые крестьяне доживали бы свой век, и деревня Зибенхох, верь моему слову, исчезла бы с лица земли.
– Было бы печально.
– Еще как печально. Но этого не случилось… – Вернер моргнул. – Ну так вот… в те времена, в особенности для местных жителей, идти в горы означало идти работать в горы. Гнать коров на выпас, рубить дрова. Ухаживать за посадками. Вот что такое были горы. Ну а мы забавлялись. Были бесшабашными. Даже слишком. Устраивали соревнования, кто заберется на самую крутую скалу, засекали время, лазали в любую погоду. А снаряжение? – Вернер хлопнул себя по бедру. – Веревки из конопли. Знаешь, что это такое – сорваться, когда тебя страхует веревка из конопли?
– Не имею ни малейшего понятия.
– Конопля не растягивается. Если ты упадешь на современной веревке, из нейлона или чего там еще, это будет чуть ли не весело. Они удлиняются, держат тяжесть. Другое дело – конопля. Тут ты рискуешь остаться на всю жизнь калекой. Или хуже. И потом… Крючья, молотки и прочее делались вручную деревенским кузнецом. Железо хрупкое, даже очень хрупкое, и стоит дорого. Но у нас тут не было кино, не было машин. Нас приучили откладывать каждый грош. И мы счастливы были тратить деньги на скалолазание. – Вернер кашлянул. – Мы себя ощущали бессмертными.
– Но были смертными, да?
– Бессмертных нет. Через несколько месяцев после того, как мы сделали эту фотографию, случилось несчастье. Мы пошли вчетвером. На Крода-деи-Тони, ты там был? На диалекте Беллуно это означает «громовой венец»: во время грозы, когда сверкают молнии, там такой вид, что мурашки по коже. Красота. Но смерть в таких местах не менее горестна. Смерть – это смерть, остальное не важно.
