Больше всего, и это я поняла только сейчас, мне жалко моего охранника. Папа наверняка его не пожалел. Парень он, в общем-то, неплохой. Это я от избалованности считала его раздражающим элементом, но на самом деле он много раз прикрывал меня перед отцом. И я уж не помню сколько сотен раз он возил меня на тайные встречи с сестрой.
Сестра…
Можно попробовать связаться хотя бы с ней, но я уверена, что папа установил за ней наблюдение. А я не хочу подставлять единственного человека, которому могу доверять.
Ладно, скинем моё нытьё и слабость на усталость. Завтра утром я, наверное, уже не буду таким нытиком, как сейчас.
И действительно – утром мне было не до нытья. Элементарно потому, что я замерзла. Под одеялом было холодно. Ноги, руки и нос замерзли настолько, что я была готова бросить их в какой-нибудь костёр, чтобы согреть.
За окном вчера беспощадно светило солнце и на небе не было ни одного облачка. Но сегодня над маленьким сараем нависли грозные свинцовые тучи. Свистящие порывы ветра сдували с черемухи белые пахучие лепестки и били в окна редкими, но крупными каплями дождя.
- За что мне всё это? – буркнула я себе под нос и, набравшись смелости, сбросила с себя одеяло и тут же взвыла от боли в мышцах рук и даже косых мышц пресса. – Мамочки! – всхлипнула, понимая, что руками могу двигать, только стискивая зубы от боли. Никогда ещё в моей жизни у меня не болели руки от запястья до локтя настолько сильно.
Надела красный спортивный костюм, купленный вчера в магазине. Запрятала ноги в носки, купленные в том же магазине и, надев синие калоши, рекомендованные мне Надеждой Леонидовной, вышла на улицу, где едва не оказалась сдута ветром вместе с дверью.
Глянув по сторонам, увидела, как из труб домов по деревне поднимался дым. Стало очевидно, что сегодня мне предстоит испробовать печь не только в бане, но теперь ещё и домашнюю.
Щурясь от порывов ветра, поднимающих пыль и закидывающих волосы в глаза, я набрала в руки остатки тех дров, что вчера не использовала в бане. Занесла их в дом, положила у печки и вновь вернулась на улицу, чтобы набрать лучину. Не знаю, почему Надежда Леонидовна называет щепки лучиной, но я в своей голове стараюсь теперь их тоже так называть.
Вернувшись в дом, я сложила дрова и лучину так же, как вчера сделала в бане. Проложила всё старой газетой и подожгла. Закрыла дверцу и, сидя перед печкой, начала ждать, когда станет тепло. Но вместо тепла в дом пришёл дым. Очень много дыма. И с каждой секундой его становилось только больше.
- Чёрт! – шипела я на печку, огонь в которой был очень скудным, но это не мешало дыму накапливаться в домике. – Что тебе надо-то?!
Закашлявшись, я открыла настежь дверь и окно, вернулась к печке, упала перед ней на колени и попыталась вновь решить проблему с задымлением.
Помимо большой дверцы, в которую я сложила дрова, была маленькая дверца внизу. Я не поняла, для чего она, но видела, что стоит открыть её шире, как пламя в печи будто начинало разгораться чуть сильнее.
Задыхаясь и кашляя, уже плохо видя из-за выступивших на глазах слёз, я пыталась с помощью этой маленькой дверцы отрегулировать пламя в печи так, чтобы дым начал покидать дом. Но всё равно всё становилось только хуже и хуже.
Уже расплакавшись не только из-за дыма, но из-за собственной глупости, я едва могла дышать из-за дыма, вкус которого лёг горечью на языке.
