Приехав в Казань, Платон первым делом разузнал о родителях Ксении. Ее отец принадлежал к очень древнему княжескому роду. Правда, от некогда обширных владений к началу двадцатого века в распоряжении князя Павла Сонцова, отца Ксении, осталось заложенное-перезаложенное небольшое поместье в Воронежской губернии, да трехэтажный особняк в Москве. Платону нравилось ставить перед собой почти невозможные цели и упорно их добиваться, но сейчас он оказался перед каменной стеной до небес. И эта стена была только малой частью между ним и княжной Сонцовой: надо было еще учитывать различие в возрасте, а самое главное – сможет ли он расположить сердце юной красавицы к себе?
Помучавшись все лето и не найдя никаких способов приблизиться к семье Сонцовых, Платон в отчаянии решил поехать в конце августа снова в Уржум к помещику Таубе и попробовать поговорить с ним тет-а-тет о своих шансах познакомиться с родителями Ксении Павловны. Невозможно описать удивление уржумского помещика, когда, долго не решаясь открыться, все же Платон озвучил цель своего визита. Таубе просто застыл со своей старой раскуренной трубкой и, уставившись на своего гостя, смотрел на него не мигая глазами, пожалуй, минут пять, пока не нашел, что сказать:
– Ну, ты, душа моя, задал мне вопросик, – выдохнул слова, наконец, Виктор Алексеевич, кладя потухшую длинную трубку на бронзовый держатель в виде Сатира. – Если сейчас начну озвучивать примитивные истины нашего сословного строя, то могу тебя ненароком обидеть. Да, ты и сам все это лучше меня знаешь, не правда ли? Я сам придерживаюсь либеральных взглядов, и все эти «Бархатные» книги, столбовые дворяне, титулы – нельзя сказать, что пустой звук, но все же – не они красят человека. Это – что касается меня, чтобы ты знал мое мировоззрение. Что же до князя Павла Сонцова – моего свояка, как говорится, – то он кичится своей фамилией так, что – Боже мой! Поэтому я и задумался основательно над твоим вопросом. Если бы ты спросил, что я думаю о твоих чувствах к своей племяннице, то я скажу: лучшего мужа для Ксении вряд ли можно найти во всей империи, несмотря на разницу в возрасте. И это не красное словцо, поверь мне. Мы с тобой знакомы мало, и я вроде бы только за то, что ты у меня выиграл мои леса, должен как минимум не любить тебя, но странное дело – ты мне, Платон Никитич, нравишься; и я безмерно рад, что ты доверяешь мне свои сердечные дела как самому близкому другу.
– Виктор Алексеевич, – чуть прокашлявшись, нарушил молчание Платон после недолгой паузы, кладя на стол сафьяновую папку с золотым узорчатым тиснением, – здесь бумаги на управление и получение всей прибыли от лесного промысла в ваших лесах. Формально я буду владельцем, но фактически вы будете распоряжаться «Сушковским», как прозвали уже в народе, лесом. Я боюсь, что вы превратно рассудите этот мой жест, но так, думаю, будет вполне справедливо. Также я аннулирую ваши долги передо мной. Только, умоляю вас, не посчитайте это как некий подкуп: я и сам на грани умопомешательства. Да, суровый Платон Сушков, который держит чуть ли не половину российского купечества в ежовых рукавицах своих долговых векселей, влюбился в сорок лет, словно мальчик-гимназист, в красивую княжну, которая годится ему в дочери….
Платон замолк. Он облокотился руками о свои колени и схватился за голову, словно боялся, что сейчас она может взорваться.
