Платон, продолжая слушать невеселые истории, молча встал, покопался в кожаном дорожном кофре и достал оттуда небольшую бутылку коньяка и две рюмки, завернутые в бумажные салфетки.
– Давай, отец, выпьем с тобой по маленькой, – сказал Платон, наливая душистый напиток в низенькие бокалы.
Петр Кириллович скомкал конец очередной истории и, как будто вспомнив что-то важное, выбежал во двор и через минуту вернулся с небольшим полотняным свертком.
– Вот, напрочь забыл! – улыбаясь, стал разворачивать сверток Малинин. – Ты, пожалуй, и не помнишь, Платон, небольшой настил под коньком мельницы?
– Как не помнить – помню, – улыбнулся хозяин дома. – И даже знаю, что там хранилось.
– Ну, ты даешь! – воскликнул Петр Кириллович. – А я думал, что это мой самый главный секрет.
Гость с этими словами достал из свертка аппетитный кусок ветчины и, чуть прищурив глаза, с удовольствием понюхал его.
– Нынче мало кто умеет делать ветчину, – с некоторой досадой сказал Петр Кириллович, доставая из складок полотна, которым была завернута ветчина, нож с длинным лезвием. – А меня дед еще мой научил, как надо ее солить, сколько выдерживать в рассоле, как сушить и как после доводить. Вот под коньком мельницы летом я сушу, а зимой доводится до состояния, когда окорок становится ветчиной. Потом, в конце мая, я убираю ее уже в каменный подвал, который у нас сделан из обломков старых жерновов.
Петр Кириллович искусно стал орудовать своим остро наточенным ножом, тонко нарезая плотную мякоть ветчины.
– Ты, Платон, понюхай, – забыв про все свои ужасные истории, связанные с Николаем и его товарищем, с улыбкой, на кончике ножа гость положил аккуратно полупрозрачный кусок вяленого мяса прямо на рюмку с коньяком. – Твой французский коньяк, думаю, спасует своим ароматом перед ней, а?
Платон двумя пальцами взял ветчину и сладостно втянул в себя ее аромат: в нем чувствовались запахи мельницы, зимнего леса, весенней талой воды и еще много до боли знакомого с детства, но уже которые невозможно вспомнить до конца.
– Ты, отец, просто кудесник! – воскликнул Платон. – Вот бы мне знать в детстве, когда был у тебя в помощниках, что это такое. А я ведь тогда решил, что это непотребная тухлятина. Ну, выпьем, Петр Кириллович, за все то хорошее, что у нас было с тобой в этой жизни.
Малинин выпил и задумался, медленно жуя и не чувствуя вкуса ни коньяка, ни прекрасного вяленого мяса. Платон также замолк, вернувшись снова в настоящее время.
– Их здесь у нас почти два месяца не было, – нарушил тишину Петр Кириллович. – Где они были и что делали – я не знаю, но дней десять тому назад в Кукарке убили купца Васютина – ты его знал – вместе со всей семьей, даже трехлетнего мальца не пожалели. Дом его подожгли. Перед этим тоже потихоньку уже грабили везде людей с достатком, но такого явного разбоя с душегубством не было, и поэтому из Вятки приехали комиссары то ли Временного правительства, то ли бывшие жандармы на расследование этого дела. Одновременно с этим и появилась снова здесь эта двойка. Странное совпадение, не правда ли? Вот я об этом хотел тебе поведать, Платон: будь осторожней со своим братом. Может, тебе с сыном ко мне переехать?
– Колька уже предупредил меня сам, мол, меня надо ликвидировать, как богатея, – грустно сказал Платон. – Именно так: ликвидировать.
– Даже так! – вдохнул со страхом Петр Кириллович. – Видишь, Платон, какое дело: и для добрых, и для злых дел нужны деньги. У меня такое чувство, что им дано указание ихними вожаками грабить всех, у кого есть чем поживиться. Надеюсь, с собой у тебя нет ничего, а то они быстро пронюхают: у них на это глаз наметан, смотри! Может, все же поедемте ко мне – они в Шумкино не сунутся, думаю.
