– Пока не адмирал, но уже капитан боевого катера! – отрапортовала тетя Рута. – А ты когда собираешься окончить свой университет, вечный наш студент? Пора бы и тебе уже выйти «в люди», как говорят у вас, у русских.
У тети Руты уже вошло в привычку при каждом случае задевать русских, хотя у самой отец был чистокровным потомком русского офицера из Киева, а мать – наполовину русская, наполовину полька.
– Осталось еще полгода, и стану дипломированным специалистом, – ответил Василий.
– И зачем вас, русских, тянет вечно учиться? Овцам твоего отца, думаю, совершенно без разницы: кто будет их пасти, лишь бы охранял их от пум. Стоило тебе вытягивать из семьи такие бешеные деньги на никому не нужное образование в университете? Было бы лучше, если бы вы вложили их на покупку земли и укрупнили свои сады: на яблоках и персиках проще делать деньги, чем на овцах. Твой дед, сеньор Пабло, и твой отец слишком тебя любят, Васька, и оттого у тебя в голове кавардак. Эх, была бы жива тетя Эрнеста! Мы с тобой, Вася, одного ее волоска не стоим – что за женщина была, боже мой!
– Мне машину здесь припарковать или заехать во двор, тетя Рута, – перебил аккуратно пожилую хозяйку Василий, зная, что когда она начинает вспоминать прабабушку Эрнесту, то ее очень сложно вернуть в настоящее время.
– Меня Фрэн со свету сживет, если узнает, что ее машина простояла всю ночь на обочине, – сделав продолжительную паузу, ответила тетя Рута. – Адам! Адам! Где тебя черти носят? Адам!
Из-за угла забора показалась сгорбленная фигурка худого старика в вязанной в форме чепчика шапчонке – это был супруг тети Руты Адам Кирвас. Лет семь назад во время охоты в горах он неудачно упал и разбил голову. Врачи успели вовремя сделать трепанацию черепа, а затем поставить титановую пластину вместо удаленных костных осколков: неудачливый охотник остался жив, но с тех пор Адам стал совсем другим человеком – он невнятно, глотая окончания слов, говорил; плохо узнавал людей; быстро уставал. Тетя Рута бесконечно жалела своего мужа, но на людях этого никогда не показывала, а, наоборот, ругала при чужих и припоминала ему каждый раз его прошлое увлечение охотой, которое довело его до такого состояния.
– Руточка, ты звала меня? – с детской сияющей улыбкой спросил Адам, подойдя к своей жене. – А я тут пичеса отгонял от сада…
– Эх ты, пичес ты мой! – вздохнула тетя Рута и горестно взглянула на Василия. – Все от своей охоты не отойдет: где он тут броненосца мог увидеть, а?
– Ты на меня опять сердишься, дорогая моя? – все так же с улыбкой спросил Адам, заглядывая в глаза супруги.
– Адам, ты хоть узнаешь нашего гостя? – спросила тетя Рута, подталкивая мужа и поворачивая его к Василию.
– А, Василий, здравствуй, – сказал Адам, – а наш Петр куда-то вышел из дома. Что-то я его с утра не видел. Вот возьми пока, погрызи.
Адам достал из своего кармана куртки пригоршню поджаренных семян араукарии и протянул с просительным взглядом Василию.
– Ты путаешь Василия со своим другом-арауканцем, – одернула тетя Рута мужа легонько за плечо.
– Ну почему же, тетя Рута, – улыбаясь в ответ старику, Василий подставил ладони, – я с детства люблю грызть семечки араукарии.
Пожилая женщина махнула рукой и сама направилась открывать ворота.
Во время ужина и после него, а также на следующий день вплоть до того момента, как Василий, попрощавшись, сел за руль «Понтиака», тетя Рута ни разу не упомянула имени деда Павла. Пожилая женщина, всю жизнь проработавшая в клинике Чос-Малаля хирургической медсестрой, чувствовала приближение неминуемого трагического события и поэтому не знала, или даже боялась: как и в какой момент, – да и зачем? – стоит упомянуть имя своего друга юности. И только когда ее гость завел нетерпеливый мотор «Понтиака Каталины», тетя Рута глубоко вздохнула и попросила выключить двигатель. Василий понял, что она хочет передать что-то важное его деду.
