Марино пожал плечами:
– Было уже довольно темно. Парень сказал, что она была вроде бы в слаксах и куртке. Слаксы нашли рядом, а куртка висела на стуле в спальне. Так что, похоже, переодеться она не успела. Наверное, просто сняла куртку, бросила на стул и занялась чем-то. Блузку, белье, что-то еще, если что и было, убийца забрал с собой.
– Сувенир.
Марино стоял, вглядываясь в темное пятно на полу.
– По-моему, дело было так. Он валит ее здесь, срывает одежду, насилует или пытается это сделать. Потом бьет ножом в грудь и режет горло. Жаль только, не наследил. – Лейтенант имел в виду, что взятые мазки дали отрицательный результат на сперму. – Так что на ДНК рассчитывать не приходится.
– Если только мы не найдем его крови, – заметила я. – В противном случае о ДНК можно забыть.
– Волос тоже нет.
– Нет. Те, что нашли, принадлежат жертве.
В притихшем доме наши голоса звучали неестественно громко. Всюду, куда ни посмотри, взгляд натыкался на жуткие пятна. Я видела их, и перед глазами тут же вставала страшная картина: колотые раны на груди, отпечатавшиеся на коже следы рукоятки, зияющая, разверзшаяся, как распахнутый в крике рот, рана на шее. Я вышла в холл. Пыль раздражала легкие. Дышать становилось все труднее.
– Покажите, где нашли ее оружие.
Прибыв на место преступления, полицейские обнаружили автоматический пистолет Берилл на кухонном столе, рядом с микроволновкой. Пистолет был заряжен и стоял на предохранителе. Отпечатки на нем принадлежали убитой.
– Коробку с патронами она держала в столе около кровати, – сказал Марино. – Там же, наверное, лежал обычно и пистолет. Леди вернулась домой, отнесла наверх сумки, разобрала вещи, бросила тряпки в корзину в ванной и поставила в шкаф чемоданы. Тогда же, наверное, достала оружие. Значит, нервничала. Сильно нервничала. Бьюсь об заклад, дамочка проверила все комнаты и только потом спустилась. Будешь спорить, док?
– Хотела бы, да не могу.
Он огляделся.
– А сюда зашла, может быть, для того, чтобы перекусить.
– Может быть, да. А может быть, нет. В любом случае содержимое желудка не превысило пятидесяти миллиметров, то есть менее двух унций темно-бурой жидкости. Если она что-то и съела, пища к моменту смерти – или, точнее, к моменту нападения – успела полностью перевариться. Острый стресс или страх останавливает пищеварение. Если бы она что-то съела дома, пища осталась бы в желудке.
– Да тут и пожевать-то особенно нечего, – заметил Марино и, словно желая подчеркнуть важность этой детали, открыл холодильник.
Внутри мы увидели сморщенный лимон, два брикетика масла, кусочек заплесневевшего сыра «хаварти», приправы и бутылку тоника. В морозильной камере нашлось несколько упаковок куриных грудок, пара коробок «Ле меню» и рубленый бифштекс. Кулинария, очевидно, не являлась источником удовольствия для Берилл. Это была неизбежная необходимость. Я знала, как выглядит моя собственная кухня. Эта же угнетала своей стерильной чистотой. В просачивающихся через серые жалюзи полосках жидкого света висели редкие пылинки. Раковина и сливная полка были пустыми и сухими. Кухонная техника присутствовала здесь разве что в качестве украшения.
– А может, ей захотелось выпить, – продолжал делиться мыслями Марино.
– Тест на алкоголь отрицательный, – отмела я его предположение.
– Это еще не значит, что малышка не собиралась опрокинуть рюмашку.
Он открыл шкафчик над раковиной. Свободного места на трех полках почти не было: «Джек Дэниелс», «Чивас ригал», «Танкрей» и много еще чего. Мое внимание привлекла бутылка гаитянского рома «Барбанкур» пятнадцатилетней выдержки, стоявшая на верхней полке. Стоил он не меньше марочного шотландского виски.
