Яся имеет право знать. Нужно сказать ей.
– А вот сейчас мы Федечку разденем, и Федечке станет хорошо, – не замолкает в прихожей Яся. – А что это у нас тут в памперсе? Ой-ой, какой тяжелый памперс у нашего мальчика! Сейчас сменим памперс, и станет Федечке легко, станет Федечке приятно! – выпевает Яся, и Лиза потихоньку успокаивается. Ей тоже становится немного легче. Надо как-то набраться храбрости и сказать.
Когда Лиза знакомится с новыми людьми, она всегда спрашивает, сколько им лет. Ей важно знать числа, которые характеризуют человека. Кате восемь, Федечке десять, а Ясе сорок, и замужем она совсем недавно, всего одиннадцать лет. “Он меня очень любит”, – сказала Яся Лизе тем же тоном, каким говорит сейчас: “Извини, Лизуш, мы тут развезли в прихожей”. “Последний шанс, и такой неплохой”, – прокомментировала бабушка, когда Лиза пересказала ей разговор.
Лиза крутит и крутит в голове бабушкину фразу. Получается, когда Яся встретила Владимира Сергеевича, ей было столько же, сколько Лизе сейчас. Значит ли это, что Лизе стоит беспокоиться о собственном шансе? Лиза не знает, как отвечать на подобные вопросы, тем более что замуж ей совершенно не хочется, даже если внезапно подвернулся бы неплохой последний шанс.
Сказать или не сказать? И если сказать, что почувствует Яся? Как она будет с этим жить? Совершенно неправильно, что Лизе приходится жить с этим одной. Яся имеет право знать. И Лиза должна с кем-то поделиться. С кем-то, кто тоже будет за это отвечать.
Хорошо, сказать нужно. А что она скажет? И главное, что будет с Ясей? Лиза чувствует, что поделиться таким – это как сломать человеку ногу, просто за компанию, потому что у тебя тоже сломана. С другой стороны, Владимир Сергеевич – как раз Ясина нога, так почему тогда болит – у Лизы? Справедливо ли так? Но как жить Ясе, когда Лиза ей скажет? И что будет с Катей и Федечкой?
Лиза иногда размышляет о том, каково это – понимать людей так же, как она понимает вещи. Ведь есть же люди, бабушка рассказывала, которые по мимике и тону голоса безошибочно распознают, что на самом деле хотел сказать человек. Как бабушка, которая переводит Лизе любую непонятную фразу.
Наконец Лиза достает из серванта кожаный футляр с серебряными столовыми приборами и раскладывает серебро на хрустящем льняном полотенце. Она внимательно всматривается в один из ножей – и слышит звон хрусталя. Владимир Сергеевич стучит ножом по бокалу: “Прошу внимания, господа!”
Лиза трясет головой, отгоняя мираж. Полировка ножей и вилок – отличное занятие, чтобы обдумать, что и как сказать Ясе – и как вообще со всем этим быть. Она оглядывает ножи снова: так и есть, пошли пятнами. На широкой ручке одного из них Лиза замечает очертания бабочки с волнистыми крыльями, смутно напоминающими ей о чем-то, а на лезвии – будто череп. Мертвую голову расчленили, резвится Лизин мозг. Бабочку – налево, голову – направо.
Лиза выходит в кладовку за бутылочкой нашатыря и чуть не сталкивается с Ясей, которая стремительно передвигается по квартире.
Вернувшись на кухню, Лиза видит, как Яся невозмутимо складывает серебро обратно в футляр и убирает в сервант.
Вот и ответ.
Лиза бесшумно срывается с места, хватает в прихожей куртку и рюкзак, кое-как всовывает ноги в разношенные ботинки и вылетает за дверь.
Тут совсем недалеко, и можно было бы дойти спокойно, но Лизе очень хочется бежать. Она не останавливается, даже чтобы влезть в куртку и забросить за спину вместительный, но легонький – наушники, паспорт и бутылка воды – рюкзачок. Кое-как, на бегу, вдевает руки в рукава, накидывает на голову капюшон. Капюшон сразу слетает.
