А он уже так жить не мог,
Ведь чувствовал, дышал – иначе.
Ущербной прошлой жизни кляча
Копытом метила в висок.
Он видел страшные глаза
Своей жены – с немым упрёком.
И поворачивался боком
Подросток-сын, спеша к друзьям.
Казнился сам – к чему обидел
Скреплённых узами родства?
Но, очевидно, торжества
И не скрывал змей-искуситель…
…Одна, под струями дождя,
С глазами, рвущимися в просинь,
Благословляя танцем осень,
Пленила в краткий миг тебя.
На остановке опустевшей
Стоял, потерянный, впотьмах.
Жар-птицы крыл единый взмах
Встревожил бы дитя не меньше.
Хоть утверждали зеркала,
Что лет давно не восемнадцать,
Что было б глупостью встречаться,
Перечеркнув своё вчера,
Но утром, при любой погоде,
В спортивный облачась костюм,
Бежал, стремясь… В закрытый трюм?
На затонувшем пароходе?
И выходные проводил,
Ища мелькнувшее виденье,
Не прогоняя наважденье,
Радикулит давно забыв.
Сдалась фортуна пред напором
И невзначай столкнула их.
Он был смущённей, чем жених.
И падал снег седым минором.
В засыпанной до самых окон
Избушке с печкою темно.
О н а дышала на стекло,
И белый пар свивался в кокон.
Но вот и стук! Метнулась к двери,
Не отводя счастливых глаз.
И вскоре осветилась мгла:
Затрепетали свечек перья.
Вдвоём справляли день рожденья.
Её семнадцать. На столе
Всё по-серьёзному вполне.
И – алой розы искушенье.
Конец ознакомительного фрагмента.
