– Производство надо развивать… – пробормотал Ступин.
– Производство? Да кому оно нужно? В процессе делания денег из денег это лишний этап. Все везем из-за рубежа – любую дрянь подешевле, лишь бы накрутку побольше сделать! Что мы, у себя такое не можем производить? Да как два пальца обоссать! Только не производим. Знаешь, почему? Денег у нас нет на производство! Все деньги на закупку долларов уходят. Кто-то в зарубежные банки их кладет, кто-то в чулок прячет – такие вот жмоты, как ты. А большинство народа и доллара-то живого в глаза не видело! Терпит народ, на что-то еще надеется. Смотрит, как бритые быки в «Мерседесах» катаются. Только знаешь, терпение не бесконечно…
– Слушай, а ты ведь прав! – тонким голосом сказал Эдуард. В голове его шел уже свистопляс – и от непривычной дозы алкоголя, и от речей Давилы. – Я вижу, ты здорово соображаешь…
«Господи, как меня достало все это… – подумал Краев. – Неужели я плелся сюда, чтобы в очередной раз прослушать политическую лекцию Давилы? Сотни правильных гневных слов, отскакивающих от моей звенящей головы, столь нуждающейся в тишине. Я слишком хорошо знаю Давилу. Знаю все его манеры, его тактику. Знаю его таинственную осведомленность обо всем и обо всех – главный козырь, на котором базируется все остальное: тщательно подготовленные вспышки гнева, и талантливые кавалерийские наскоки, и добродушные откаты»…
– Илья! Ты понимаешь меня, как никто другой, – с чувством говорил между тем Эдуард и тряс руку Давилы, зажав ее между своими длинными белыми пальцами. – Вот ты, Илья… Ты говоришь, что я – жмот и все такое… Что деньги неправедно зарабатываю. А ведь я ученый, между прочим! И не самый последний ученый в своей области. По большому счету плевать мне на эти деньги. Что я – живу шикарно, что ли? Есть у меня мечта – чтобы в своей стране, в своем родном городе, в своей лаборатории, а не где-нибудь за границей, мог я заниматься своим делом. Своим делом – черт подери! Я хочу быть самим собой. И еще я хочу, чтобы меня ценили за это. И чтоб я мог жить той жизнью, какая подобает мне. Что, разве я не достоин этого?
– Хорошие слова, – одобрительно сказал Давила. – Любой достойный человек заслуживает того, чтобы жить хорошо, а ты, Эдик, особенно достоин этого! Выпьем за тебя, Эдик! Твои мечты обязательно осуществятся!
– К-коля, пьем! – закричал Эдик с нетрезвым энтузиазмом. – За Родину! И за меня!
Осушили стаканы. Эдик выглядел растроганно, смотрел на Давилу как на лучшего, душевнейшего друга. Забыл уже, как Давила утюжил его полчаса назад.
«Этот уже готов. – Николай поднимал стакан, автоматически совершал глотательные движения, когда водка лилась ему в горло. – Быстро Давила скрутил его… Молодец, Давила, мастер. Как ты достал меня, Давила. Я же помню тебя другим»…
– Ну а ты, журналист-молчун? – Жуков повернул лицо свое к Краеву. – Ты что скажешь? Есть у тебя какая-нибудь мечта? Хотя бы маленькая такая мечтеночка?
– Да нет, откуда? – Краев улыбнулся едва заметно. – Откуда у нас, журналистов-молчунов, мечты? Нету. Извини.
– Тогда я о своем скажу. – Давила уже снова деловито наливал водку. – Друзья мои, моя мечта – процветающая, богатая Россия! Не через сто лет, и даже не через двадцать! А через пять-десять лет! – Давила взволнованно взмахнул стопкой, водка плеснулась на скатерть. – Вот вы представьте, предположим, аэропорт «Шереметьево». Приезжает к нам какой-нибудь иностранец – к примеру, немец. Некий, предположим, Рихард Швайнер. Или Шрейдер, не важно. Глядит он на Москву и думает: «Вот, живут же люди… Не то что у нас, в засраной, бедной Германии!» А в России – красота! Никаких, понимаешь, нищих, никакой безработицы! Рубль горд и устойчив! Сияющий монорельс молнией проносит обалдевшего немца над красавицей-столицей. Лето… Дома, похожие на сады Семирамиды. Прозрачные, хрустальные воды Москвы-реки, в которых удочками ловят осетров. Бесшумные вереницы электромобилей, лучших в мире российских электромобилей, цветными драгоценными камнями блестят в лучах солнца! И улыбки девушек – счастливых, что живут в России – самой лучшей, самой богатой стране, стране веры и разума, силы и достоинства…
