– Не бойся, проносило, – сказал Маслов. и чертыхнулся. Забарахлил мотор.
Павел ойкнул непроизвольно.
– Не боись, пронесет, – веселей, или, верней, бодрей сказал опять Маслов. – Все пронесет и проскочим. Мне, может, уже несколько раз смерть грозила быть убитым. Два раза-то точно, не вру.. А я вот еще жив.
– Ты на фронте был? – спросил Павел с интересом.
– Аж за фронтом, приятель. На той стороне Днепра.
– Как так? – не понял Павел.
– Да вначале. В июле сорок первого. Я гнал по проселкам и полям свою полуторку. На всю катушку. Спешил, чтобы успеть до немцев вывезти оставшихся в селе наших солдат. Из-за карусели фронтовой не спал двое суток. У меня голова свинцом налита. Глаза слипались. Руль в руках, поверь, не держался. Я почти ничего уже не соображал. Знал одно – только бы домчаться туда, куда нужно, чтобы спасти людей. Ну, домчался сюда, в знакомое село, где стояла наша санитарная часть (день, или полтора назад), сходу закатил свою полутарку под скрытый знакомый навес, чтобы, знаешь, схоронить ее от «мессеров» и мгновенно же ухнул куда-то в темь. Потом и понял, что заснул так невероятно, вмиг. Сидя за рулем.
– Что ж, бывает, понимаю, – сказал Павел. – От такого напряжения, недосыпания.
– И было-то мне не по себе, – продолжал Маслов. – Давила большая тяжесть. И вроде бы, чуял я, немцы втихую крались ко мне, окружали меня, вот-вот могли схватить… От этого-то знать, я как-то вздрогнул весь. А ноги затекли так, что еле-еле разогнулись. Зато освежело в голове, что-то прояснилось в ней.
Ну, повел я туда-сюда глазами, обошел сарай; что за наваждение – никого из своих ненахожу! Пусто все и в хате окна, двери – настежь. Да никаких жителей не вижу. Лишь какие-то вещички поразбросаны вблизи. Что, уже успели все выехать? Их вывезли? Значит, я с кандачка прорвался сюда один? И стояла такая подозрительная тишина.
Как вдруг услыхал (дошло до меня волной): кто-то чудно болтает где-то недалече; побормочет-побормочет – ничего нельзя понять. Похоже на театр. Но нет, мне не чудилось такое! Высунулся я из-за угла амбара – сдуру, знаешь, друг, хотел еще крикнуть на голоса: «Ну что вы ребята, дурачитесь? Мне не до шуток с вами нынче!» И весь обомлел: да это же фрицы ходили так, неподалеку, приглядывались к поживе…
Выходит, что я, простофиля, добровольно выперся на них! О-ох! С одной-то винтовкой… В голове пронеслось: «есть у меня лишь один вариант – погибать, так с музыкой!»
На время дорогу перед санитарной автомашиной перекрыла маршировавшая колонна нашей отступавшей дивизии, и пока пережидали ее, Маслов, опять приговорив:
– Не боись, прорвемся, – дорассказывал дальше свой случай.
– Ну еще какое-то время ушло у меня на то, что я бензинчику долил и залил водички в радиатор. Кстати, оказался вблизи пруд. А то была бы мне крышка. Наверняка. Осторожно сполз машиной к низу, повел ее задами; потом так газанул по проселочной – лишь брызги да комья земли полетели в стороны. Погнал ее на всю железку. Плохо, что она, полуторка, была дюже разболтанной – на живую нитку. Громыхала, проклятущая, что несмазанная колесница. Немцы поздно спохватились, а кое-где пришлось их давануть, чтобы пропустили. Но где-то в середине моего поспешного бегства за мной приклеилась танкетка и плевалась снарядами вслед. Здорово лупили они, подлецы! Снаряды рвались со всех сторон и обкладывали меня, как зайца; взрывы слепили мне глаза и ошметки земляные сыпались на машину. Казалось, еще разочек трахнет снаряд – и кончится эта гонка. И я вот так петлял – знаешь, вовек не забуду столь сумасшедшей езды. Езды не по правилам. Только и думал о том, чтобы выдержала все моя ветхая посудина, – в такой-то час не подвела меня… И сыночка двухлетнего помнил…
