Стоят экипажи, и ротный, уж новый,
Читает нам чётко сырые бумаги.
Сапёры нашли в минном поле проходы,
Ценой своей жизни поставили вехи…
Атака вслепую – как тяжкие роды:
Здесь нужно терпенье и вера в успехе.
Вчера мы горели, на минах нас рвали,
И пушки долбили по нашему флангу.
Потери, усталость надежду сковали,
И нас командир выжимал, словно штангу.
В нём опыт и сила: горел уже дважды,
Ни званье, ни орден такому не светят…
Сказал в заключенье: «Пусть думает каждый,
Как выиграть бой в предстоящем рассвете.
Я пешим пойду, и за мной строгим следом
Все танки в колонне до самой траншеи.
А что предписали, считаю я бредом,
Беру на себя приговором на шею.
Ни грамма спиртного – глотнём на поминках,
Не все мы вернёмся, такая уж доля.
Мы – люди живые, и смерть – не картинка,
Но надо прорваться сквозь минное поле.
Никто, кроме нас. По местам! Заводи!»
И ротный пошёл, как сказал, впереди.
Неуступчива, непорочна…
С райских кущей штабного тыла
В пекло боя, в отместку, срочно
К нам в окопы её скатило.
Но и здесь она, как и всюду —
Честь и нежность в сыром бушлате.
Мне б на мушку того иуду,
Что пытался подол задрать ей.
Огрубевшие, мы любили
В ней и мать, и дитя родное.
Артогнём нас вчера накрыли,
И не стало сестрицы Зои.
Бесприказны и беспощадны,
Мы рванули в ночи на фрицев.
Били молча. Жестоко. Жадно.
Всех, не могших бежать и скрыться.
Такова была наша тризна,
В гневе с боем те пушки взявших.
Может, вспомнишь ты, Мать-Отчизна,
Дочерей твоих, в битвах павших.
1964
Спать пора – лопочет перепёлка,
Зёрна сна рассыпав по земле.
И луна изогнутой иголкой
К горизонту падает во мгле.
Тишина над строчками окопов,
Что войной начерчены в степи.
Спит в довольстве сытая Европа,
Азия встревоженная спит.
Здесь на грань вселенского раздела
Уложили нас, как верных псов.
Пули жаждут впиться в наше тело,
Вороньё слетелось из лесов.
Напряглись до боли наши шеи,
Все желанья смысла лишены.
«Ну, вперёд», – и молча из траншеи
Встали мы по зову старшины.
Мы, бойцы, вчерашние мальчишки.
Нам пройти бы этот турникет.
Встречно хлещут яростные вспышки
Под зонтами взвившихся ракет.
И теперь за той чертою страшной,
Где пощады нет и нет оков,
Только бы дожить до рукопашной.
Только бы дорваться до штыков.
А в ночи умолкла перепёлка,
Провалилась в бездну тишина.
Корчится от пули и осколка
В людях воплощённая война.
1977
Один, затерянный в сраженьях,
Забыв домашних дней порог,
С войсками шёл из окруженья
В пыли просёлочных дорог.
Сквозь пеплом траурные сёла
С пустыми кольцами кошар,
Над гладью песенного Псёла,
Где, отразясь, шумел пожар.
А в поле скорбном шорох зёрен
Из перезревших колосков,
Крестьянин, скошенный под корень,
С кровавой пеной у висков.
И над живыми запах трупный,
И чёрной тучей вороньё.
Шагала смерть походкой крупной,
Справляя празднество своё.
Висело солнце жгущей блёсной,
А зной, как «юнкерс», был жесток…
Эвакуантов стон колёсный
Волной катился на восток.
С верстою каждой зрело горе,
Вскипал народный гнев свинцом,
Людей штормующее море
Вставало к западу лицом.
Вставала Русь, как встарь – гигантом:
Три поколенья вышли в бой,
И «Смерть немецким оккупантам»
Я вынес в юность за собой.
1956
Пять лет назад… На пальчиках чернила,
Ещё шпаргалки в книжках меж страницами,
И были так испуганны и милы
Глаза под распушёнными ресницами.
А в суете перонных разговоров
Горело наше время безвозвратное…
Пять лет боёв (со смертью жутких споров)!
И к прошлым дням листание обратное.
