Свет в конце тоннеля - страница 12

«Константа» была смыслом моей жизни, моим ребёнком − и мой ребёнок погиб. Я, кажется, уже писал, что кроме этого смысла у меня ничего не было. Раньше меня не пугала машина, что может меня переехать, и высота, что может сделать из меня кровавую лепёшку, пока я не вспоминал, что у меня есть неродившийся ребёнок. А теперь он погиб, его убили, чтобы сделать мне больно… И им удалось. Я перестал интересоваться политикой, перестал интересоваться жизнью, переставал бояться смерти. Тогда я всерьёз задумывался о суициде, но дальше фантазий ничего не заходило: у меня не было ни капли энергии, чтобы сделать это с собой.

Я лежал и понимал, что почти мёртв, однако, не мог не созерцать это своё состояние, не мог перестать созерцать всё это…

Ну а дальнейшую мою биографию вы, пожалуй, знаете: я «воскрес», чтобы стать участником Великой Коммунистической Революции, начало которой снова выпало на долю обездоленной России, которая постепенно начала выпадать из цепи капитализма, стала одним из слабейших его звеньев.

Теперь, оглядываясь на пережитое, я могу сказать только одно: я самый счастливый писатель на Земле.

P.S. Я надеюсь, мои дорогие читатели, что теперь вы больше не хотите поголовно стать писателями. Понимаете, друзья мои, у нас тут свои критерии счастья, которые вам могут быть непонятны. Это счастье заключается в самой идее писательства. Впрочем, не берите в голову. Мне просто нужно было «выговориться» кому-то.

− Так значит, вы идеалист, − слегка улыбнулся Тарковский. Впрочем, по этой улыбке нельзя было что-либо положительно сказать.

− Я знал, что вы меня так воспримете, − усмехнулся Энтони. − Понимаете, − продолжил он по-английски, чтобы легче выразить мысль, − я не просто идеалист. Ну, во-первых, даже если и идеалист, то объективный. А во-вторых, что такое идеализм? Взять, например, корень этого слова − идеал. Получается, любой просто идейный человек является идеалистом. А марксизм, ленинизм, да и коммунизм в целом − это полноценные идеи, которые ни коим образом не выбиваются из законов логики.

− Вы правы, − ответил Тарковский, − но если иметь в виду общепринятое значение этого слова, то выходит, что на практике идеалисты (и этим они отличаются от материалистов) возводят свою идею в абсолют. Я говорю, в первую очередь, конечно, о субъективных идеалистах. Здесь для примера подходит любая религия. Представители каждого религиозного течения считают свою религию единственно правильной. История знает немало войн, устроенных субъективными идеалистами, в том числе, и две мировые.

− Вот именно. Такого рода идеализм есть сугубо регрессивное явление, которое необходимо искоренять всеми возможными способами. Я идеалист совершенно другого рода. Я прекрасно понимаю, что анархо-коммунистическое общество никак невозможно устроить здесь и сейчас. Само собой, для начала надо устроить весь мир коммунистическим образом, и только потом люди перестанут нуждаться в какой бы то ни было власти.

− А-а, теперь я вас понял… То есть вы анархо-коммунист, не отрицающий необходимость коммунизма.

− Конечно, не отрицаю, − ответил Энтони. − Моё ясное видение анархо-коммунистического будущего лишь помогает мне не сомневаться в моих нынешних шагах.

− Что ж, товарищ Вудман, я вас поздравляю, вы мыслите материалистически.

− Спасибо, товарищ Тарковский. − Энтони немного покраснел, так как ему было непривычно так называть людей, тем более, политиков.