Свет во мраке - страница 13

Как легко покончить с прошлым, когда чувства не мешают. Еще полгода назад я бы не смог так спокойно отпустить прошлое. Тогда я был в плену чувств. А сейчас… Сейчас, оставив прошлое, я пойду дальше, пойду вперед. Но проблема в том, что я не знаю своего будущего, а, стало быть, я пойду туда, не зная куда… Умнейшие люди – сказочники. Их фразы простые, тонкие и емкие: «жили-были», «на чем свет стоит», «еще в стародавние времена»… Мы и не замечаем, что, подобно Ивану-дурачку, идем по жизни, не зная пути. Мы намечаем цели, мечтаем, планируем, но путь темен, тернист и нам неведом. Фаталисты верят в предрешенность бытия, и так, наверное, проще. Живи себе, вставай по утрам, умывайся, чисть зубы, иди на работу, смотри телевизор, здоровайся с соседями, а Бог, или Высшая сила, или кто-то еще за тебя все решат, все устроят. Благодать! В конце жизни можно слегка побрюзжать по поводу неудовлетворенности, но что поделаешь, так было предрешено, и долой ответственность. Хорошее слово – ответственность. Люблю его. Раздавать бы ее в роддомах или покупать, как предметы первой необходимости. Но, увы, большинству из нас это слово не нравится. Точнее, не слово, а то, что за ним кроется. Мы бежим от нее, как от обезумевшего кабана. Но, если на секунду задуматься, жизнь, природа, Бог или Высшие силы – кто во что верит – неумолимо и постоянно требуют от нас ответственности, причем с момента рождения. Как только закричишь благим матом, что явился на свет Божий, сразу знай: придет час последнего выдоха, придет конец, и жаловаться будет некому. Любая жизнь зависит от принятых в ее ходе решений: правильных и неправильных, ответственных и безответственных. И именно от нашего выбора зависит дальнейший расклад. Законам жизни мы подчиняемся потому, что они непреложны, нерушимы. Мы не можем им воспрепятствовать, а потому уважаем и чтим. Отыгрываемся на законах души, чести, совести… Тут можно разойтись. Кто судить будет? А оправдание всегда можно найти; еще Иисус говорил, что небезгрешен. Куда нам до него!

Мой отец любил повторять: «Отговорка – основа лени». Когда я в детстве слышал эту фразу, закатывал глаза. Мне хотелось, чтобы он поскорей перестал меня поучать. Ох, вернуть бы сейчас то время… Но что-то я отвлекся. На диалектику меня потянуло. Хватит рассуждать о законах бытия, надо подумать о насущном.

Девяносто восемь. Впереди будущее, о котором я ничего не знаю и которого я, если признаться, боюсь. Ай ты, жалость к себе, отделаться бы от тебя как от надоедливой мухи. Но все равно наступает момент, когда хочется поскулить, как забытый хозяином пес, хочется поведать миру о своих проблемах и услышать в ответ утешительное слово. Но проблема состоит в том, что мне некому жаловаться, а стало быть… Что скулить и выть, надо все начинать сначала.

Почему с возрастом все трудней начинать сначала? Из-за лени? Нет. Просто душа изматывается так же, как кости и мышцы. «Жить, – как завещал Альфред Соуза, – будто прежде нам не было больно» – непросто. Это каждодневный каторжный труд над собой и своими слабостями. Подобное под силу единицам. Как бы хотелось зачислить себя в их ряды.

Сто одиннадцать. Последняя проблема – друзья. Оказалось, я и их не нажил. Я долгое время слепо верил им, жил по принципу «прощай и будешь прощен». Но чем больше я прощал, тем наглей и язвительней они становились. Один всю жизнь завидовал и гнался за мной: покупал те же вещи, заводил общие знакомства, ходил в те же театры, даже поступил в тот же университет. Но все равно, не поспевая за мной, так как имел другие задатки, злился и завидовал все больше. Когда же, наконец, благодаря связям он достиг более высокой, чем я, должности (высокая должность – звучит смешно), самодовольство переросло в надменность и чувство превосходства, которое отобразилось на лице довольной и в то же время потерянной гримасой: удовлетворение-то неполное. Получилось какое-то скопированное счастье, скопированная жизнь. Разговаривать с ним стало нестерпимо сложно и тошно. Знания и умения оставались на прежнем уровне, а апломб достиг апогея. Нашпигованная умными фразами и авторитетными цитатами речь воспринималась сумбурно: за ними не было смысла и понимания, только оболочка.