Света, я вернулся! - страница 25

Счастливый отец на кухне выдохнул и опрокинул третью рюмашку беленькой, водочка побежала по пищеводу, загрела в желудке, вслед за ней последовал соленый огурчик и зеленый лучок – ему было хорошо. Лидия не пила, и увлечение мужа «зеленым змием» не поддерживала:

– Сережа, еще одну – и хватит. Не увлекайся.

– Да ладно, Лидочка, я же немножко выпил, – виновато взглянул на подругу жизни Сергей. И встретив молчание, подчинился:

– Не, не – я всё, еще одну и больше не буду, подчиняюсь.

Из комнаты донесся писк младенца – Лида быстро встала и ушла.

Следующие движения Сергея были быстрыми и отточенными, словно он тренировал их годами. А может быть, так оно и было.

Левая рука подняла стопку, правая – налила водки. Левая рука немедленно поднесла водку к ротовому отверстию и вылила ее туда, кадык дернулся и пропихнул жидкость дальше по назначению, одновременно с этим первая операция была повторена еще раз. Но на этот раз рюмка осталась на столе, а закуска с тарелки стала медленно перекочевывать в желудок. Взгляд обрел расфокусированность и некую мягкость. Сергею – захорошело.

Сквозь влагу слез, застлавших глаза младенца, Свешников увидел женское лицо, склонившееся над ним, ощутил, как женщина поднимает «его» тельце вверх и прижимает к теплой груди: губы невольно приникли к источнику жизни – к женской груди – и привычно заработали. Питание поступало исправно:

– Вот и хорошо, Петенька, проголодался, милый. Ну, кушай, кушай: вырастешь – будешь большой, как папка.

Теплая грудь, молоко и ритмичные монотонные покачивания сыграли свою роль: Свешников спустя некоторое время постепенно успокоился и понял, что надо принять эту данность и жить с ней дальше. Другого пути просто не было.

Ты все время лежишь на спине и изредка смотришь в потолок, потом тебя переворачивают «на правый бочок» и ты смотришь иногда вбок и видишь противоположную стену, завешенную ковром. Около стены, под ковром находилось супружеское ложе, видимо, на котором был зачат Петенька. С левой стороны находились просто блеклые сиреневенькие обои в невнятный цветочек. Короче говоря, времени для раздумий было предостаточно. Иногда я мог и развлекаться, наблюдая экстремальные эротические игры супругов. Мог бы плюнуть, да не могу. Тьфу – это было противно наблюдать. Это вам не порнуха – это хуже. В это время я предпочитал закрывать глаза и предаваться воспоминаниям о прошлом или мечтать о возможном будущем. Хотя… какое там, мечтать – там была неизвестность.

Иногда я вредничал во время «процесса» – громко плакал, писался, какался. Бедный папашка, отосланный мамкой, соскакивал в разгар процесса и с «орудием преступления» наперевес мчался ко мне – щупать пеленки… Я внутри себя ржал в голос, а по-младенчески – уакал, плакал. А вот схватить его за конец я не мог – был, сука, запелёнат, как узник.

А один раз я даже подмигнул папашке и хмыкнул: надо было видеть его вылезшие из орбит глаза и «член его опавший». После этого мелкого хулиганства был наказан передвижением кроватки в другое место без возможности просмотра эротики. Смирился, но не сдался.

На связь со мной Амрит вышел на второй день с момента моего появления в доме «моих» родителей. Было утро, за жидкими занавесками чуть пробивался серый рассвет, за распахнутым окном стояла предрассветная тишина. Не чирикали даже птицы. А я что? Мне сон был не нужен. «Мое» тело спало на спине, посапывало носиком – ему было тепло в обоссаных пеленках, прикрытых одеяльцем. Я ничего не предпринимал – пусть «мои родители» выспятся: им, как всегда, предстоял трудный день. Из их вчерашнего разговора я понял: завтра придет вся родня. И будет все: и «ути-пути», и «ух ты, какой мальчик, весь в папку (вариации – весь в мамку тоже присутствовали)», «ах, какие ручки, все в перевязочках», и прочая дребедень. Бывший пилот Формулы-1 Свешников уже был настроен отрицательно к этой кунсткамере, но состоял в статусе пленного и связан возможностями поведения младенца.