поэзия не звуки вальса,
а боль, сидящая верхом.
Считалочка
Раз, два, три, четыре, пять
я иду судьбу искать,
где она, в какой таверне,
может Катька Блока – ять,
вот была и под кровать
у Малевича в модерне.
Я к врачам из поликлиник,
а у них четвёртый берег,
смотрят в зеркальце – привет,
ты из стареньких икринок
и отстал брат твой брегет,
хочешь знать, тебя ведь нет.
Я пожалуй комаром,
запишусь к ним на приём,
но у них пиры, варенье,
да по капочке и ром,
вот теперь мы и споём,
в бровь куснул, какое рвенье…
Посетитель дверь открыл,
в щель нырнул я, сбылось сил…,
а сестра с ума сошла
в коридор…, там столько рыл,
Гоголь в страхе в том то слил,
Богородица ха-ха,
и в окно, и нам хвала.
Какие сны
Какие сны, да сны от идиота,
не помню моря, вижу лишь, болото,
оно рыжеет мокрою ступнёю
где кочки, одеяло подвесное.
Опора от ремня, звездыня – бляха,
да палка ждёт рубля, а может краха,
далёк по горлу паровоз в зелёном эхе
а ты идёшь, моя земля, с Эфроном в цехе.
Уснул закат в забытом абажуре
а новости в звенящей квадратуре,
смартфона слышу стон, прости Марина,
всё человек ещё стоит на минах.
Мой дед был Философом наречён,
пропал в Гражданскую, где затонул сей чёлн,
под Барнаулом, там цвела соха,
неверье, стынь, под вопли петуха.
Где он и где его плывёт душа,
но на Хитровке смерти скажут – ша,
и не поможет Гегеля расклад,
флюиды жизни забирает кладь.
Всё и пошло не так, как думалось, хотелось,
пришлось семье бежать, простите эту смелость,
разбитые вагоны, фляжка у виска,
кольцо, что так вертелось на пальце у божка.
В такую даль глядя в бинокль и выбирая точку,
я задрожал, вон тот, вон бровь…, что спрятался за кочку,
рубил с плеча у деда кров, не ставя в путь в кавычки,
ведь та кровинка генный код, то из меня и вычли.
***
Разлилась солнца паутинка,
в столь робкой зелени весны,
она ещё наверно льдинка,
ей вечер навивает сны.
Какая радость покатилась
в поля, в лесистый хвойный дом,
зима не мало попостилась
весне кричим теперь —Живём!
Лесная дрожь, златая сила,
дыханье тёплое вернём,
хоть на сносях она косила,
всё разрешилось букварём.
***
Военный толк в душе и генах
мы безотцовщина страны
и кровь не голубая в венах,
но востроглазы, вороны.
Храним сухие похоронки,
как треугольники судьбы,
и матерей слезу в схоронке…,
но мы уже подняли лбы.
Май прогремел победным гимном,
составы весело стучат,
а встречи стали пантомимой,
сердцам в запутанности знать.
Мой город севера сторонка
у буквы «О» на кондачке,
один конвойный оборонки
живой прибыл на облучке.
Двор затрещал сухим откатом
в нём столько всякого, всего,
несли в руках, а что то катом,
ах жаль, что не было Гюго.
Других не знаю…, бабы, дети
огнём войны обожжены,
мы парубки, наверно Ети,
но вот короткие штаны.
У школ военное сословье,
за нас продолжили свой бой,
где поведут сурово бровью…,
скрывая собственную боль.
Рукав пустой, глаз стеклоокий,
географ с палочкой сухой,
но о войне…, тут не сороки,
слова и слёзы все с собой.
Друзья, любимые, подруги
что недошли, не доцвели,
в клин журавлиный встали цугом,
они в душе видны с земли.
***
С утра луна ушла
свалившись в прелести стакана,
ловила зеркала
и серебро в глазах обмана
Сиреневая ветвь
в окно слезой стучала рьяно,
а ложечки нагрев
сменяет форте на пиано.
Стеклянный перезвон,
улавливая света робость,
всё тянет за лимон…,
да пополам, он вроде холост.
Тут сладкий Kaufmann
в наушниках так нежно, близко,
он мистики гурман,
и Вагнер бьёт бемоль из диска.
Какая страсть, накал,
а за стеклом, под птичьим свистом,
