Светлая грусть. Любимый Иркутск - страница 2

– Как не берут-то. Ещё как берут. На прошлой неделе ко мне приезжал таксист. Я ему пять тыщ дала, чтобы он меня несколько раз свозил в больницу там, туда-сюда. Он до больницы-то довёз и слинял, хвостом махнул. И сотовый телефон его недоступен стал.

– Ну, всякие люди-то бывают. Не мне тебе это рассказывать. Ты целую жизнь прожила, насмотрелась на разное, однако, – грустно говорю ей я. – Я по уважительному отношению к тебе, выходит, хороший. А два дня назад иду по тёмной улице ночью, три молодых мужика закурить просят. Я не курю. А они, мол, взрослый такой и не куришь. Дай тогда нам денег на курево да на водяру. Я, понятно дело, дал по полной программе. Теперь для них я плохой. Сломанные челюсти и рёбра лечат.

– Ну, блин, денег тебе не надо, так пойдём выпьем. У меня коньяк хороший есть, – стала приглашать меня бабушка.

– Не, я спиртное не пью, я баб люблю, – шутливо парирую я приглашение Людмилы Николаевны.

– Во, блин, здрасте, мой муж тоже баб любил. Они сами за ним бегали. Он блядун в молодости был. Я сильно его ругала за это.

– Бабушка, а ты смерти не боишься? – спросил я Людмилу Николаевну, глядя ей в глаза.

Она, не задумываясь ни на мгновенье, выпалила:

– А чё её боятся-то, смерть эту? Ни капельки не боюсь. На хер мне жисть такая, прозябание, и только.

– Ну, ты, Сергей, завтра за мной приезжай, – бесцеремонно произносит бабушка, немного помолчав, после паузы.

– Не, я занят. Ты, когда вызываешь социальное такси, сиди возле телефона. Как подъедет, позвонит. Ты попросишь, чтобы он тебя препроводил к машине. Первый этаж, ты же сама сказала, недалеко получается. А так ты со своей тросточкой за машинами во дворе гоняешься. А телефон не отвечает, и заказ аннулируется.

– А, поняла, Сергей, спасибо. Счастливого тебе пути.

Я ехал и думал:

«Какая же разная старость выпадает людям. Интересно, а какая будет у меня»?

Анисья Никитична, мать Володи Сивакова, любила своего сына больше жизни. Она души в нём не чаяла. Рано осталась одна. Муж оставил её с малолетним сыном, а сам уехал куда-то. Вовка, когда подрос, допытывался у мамы про отца. Но Анисья отбрыкивалась. Говорила, что подрастёт, потом всё узнает. Типа, лётчиком был твой папа. Улетел на военное задание, да так и не вернулся. Сгинул, наверное. Только потом от бабки Володя узнал, что не было никакого лётчика. А батька его просто уехал искать своё счастье в другие края и о сыне позабыл совсем. Сначала взрослеющему Вовке очень хотелось найти своего отца, чтобы набить ему рожу, но потом как-то стерпелось, да поутихла злость. И желание искать отпало.

Анисья была ладной и красивой женщиной, работала на кондитерской фабрике рабочей. Её в шутку называли сладкой женщиной. Но жизнь-то была у неё не сладкой. Работала она иногда в две смены, чтобы сыночка своего вывести в люди. Чтобы он был не хуже других. Старалась баба изо всех сил, а о себе и не думала совсем. Годы шли, а она всё была одна. Не могла забыть своего непутёвого мужа Петра. Не подпускала к себе других мужиков.

Но однажды случилась и ей любовь. Приехал в Иркутск к ним на фабрику бравый солдатик Володя. Он на войне всю свою семью потерял. Мыкался по стране, не находя себе места. Жену всё никак забыть не мог и двоих своих сыновей. Он и похоронить-то их не мог по-человечески. Фашистская бомба попала аккурат в их избу и разнесла всё в клочья. Потом вспыхнул пожар. Сгорело всё. Ничего не осталось. Ни от дома, ни следов от его любимых. Бомба-то зажигательной была. Возил Володя с собой только пригоршню той землицы с пепелища. Бывает, иногда достанет платочек, положит на стол, развяжет его и сидит плачет над этой кучкой земли, перемешанной с пеплом, как над своей прошлой счастливой жизнью, как над могилой своих родных.