– Да.
– И ты продолжаешь принимать лекарства в нужное время?
– Да, я продолжаю принимать антидепрессанты.
Мама вздрагивает, как я и думала. Она не может пережить, что слово «депрессия» применимо к ее единственному ребенку. Я не люблю так мучить ее, но это единственный способ изменить направление разговора, когда он становится слишком личным.
Это сработало: она начинает расспрашивать о моей работе. Обычно это безопасная тема; они знают, как усердно я работаю и как хорошо у меня получается. Я рассказываю им, что, возможно, меня снова повысят, а рекрутеры уже тут как тут и предлагают мне зарплату побольше. Родители излучают гордость. Я тоже радуюсь. Почему нет? Я хорошо справляюсь со своей работой. Слишком хорошо, сказали бы некоторые, потому что у меня нет близких друзей на работе. У меня вообще нет близких друзей.
Потом моя мама притворяется, что кое-что вспомнила. Ставит чашку на блюдце:
– О, кстати, дорогая, уже получилось сходить к доктору Уилсону?
Я киваю, отодвигая тарелку, на которой так и осталась большая часть пирога:
– Я ходила пару раз.
Родители снова обмениваются взглядами, на этот раз с волнением. Папа смотрит вдаль, на потертые желтые качели в глубине сада. Они для меня символизируют счастье. Папа аккуратно качает меня, а я взлетаю и опускаюсь, выше и выше, визжа и вцепляясь в качели руками.
Папа поворачивается обратно к столу с темными от боли глазами.
Мама поднимает брови, на ее лице отображаются обеспокоенность и непонимание:
– Это странно, дорогая, потому что твой отец видел доктора Уилсона недавно за ужином, и тот сказал, что ты до сих пор с ним не связалась.
Если и есть что-то, что я ненавижу больше, чем врать родителям, так это когда меня ловят с поличным. Я пристыжена и тихо бормочу:
– Да, ну, я была очень занята.
– Мы с твоим отцом, – продолжает с нажимом мама, как будто я все еще ребенок на качелях, которому нужно знать, когда пора опуститься на землю, – правда думаем, что было бы неплохо сходить к нему. Он старый друг твоего отца. Они вместе учились в медицинском. Он один из самых выдающихся психиатров в Лондоне. Люди платят хорошие деньги за консультацию.
Если бы она остановилась на этом, я бы плюнула на все и согласилась бы на встречу с доктором Уилсоном. Но, к сожалению, она добавляет:
– Особенно после того, что только что случилось.
Я забываю о неписаном правиле не терять самообладания в таких семьях, как моя. Это грубо, так не делается. Я ломаюсь. Даже не помню, как беру в руки пирог. Мамин драгоценный пирог летит по воздуху и приземляется на траву, разваливаясь на части. Как и я.
– То, что случилось четыре месяца назад, было недоразумением, которое легко допустить. Понятно? – такое ощущение, как будто у меня изо рта исходят не слова, а крик ребенка, который хочет, чтобы его услышали, отчаянно хочет, чтобы его взяли на руки. – Сколько раз повторять! Я не собиралась делать это нарочно!
Я дрожу от ярости. Хочу перестать, но не могу.
– Ради всего святого! Спросите шарлатанов в чертовой больнице, это была чертова ошибка!
Моя мать дрожит от ужаса, пораженно глядя на пустую тарелку из-под пирога и снова на меня. Отец делает суровое лицо. Несложно представить, как боялись его студенты-медики в прошлом.
Его голос мрачен:
– Я бы был благодарен тебе, если бы ты не использовала такую лексику в этом доме, Лиза. Я бы был благодарен тебе, если бы ты не оскорбляла свою мать, когда она всего лишь пытается тебе помочь. И я бы был благодарен тебе, если бы ты не называла представителей моей прежней профессии
