Особенно хорошо было в тени сосновой рощи, что зеленела чуть в стороне от пансионата, на пологом склоне холма. Здесь расползались среди высоких сосен пестрые, укрытые мозаикой солнечных лучей аллеи, на которых стояли скамейки, где приятно было провести послеобеденный час.
Но не только безмятежность дней привлекала сюда туристов, не только манящий вид гор и озер, открывающийся взору из раскрытых окон, и мерное звучание казахских мотивов по вечерам в сопровождении душистых вин и ароматного бешбармака, но и возможность окунуться в саму колыбель нетронутой природы, только выбрав тот или иной вид экскурсии или похода, которые предлагались здесь в большом количестве и разнообразии.
Первые три дня своего пребывания в пансионате Марфа провела на его большой территории, изредка покидая ее пределы верхом на черногривом скакуне. В сопровождении наездника, восседавшего на серой алтайской лошади, Марфа выезжала в степь, где конь, чувствуя свободу, подстрекаемый призывами наездницы, галопом рассекал летящие навстречу потоки ветра.
Однажды, после одного такого выезда, во время обеда, который проходил на открытой веранде ресторана, расположенного на первом этаже особняка, к Марфе, в одиночестве сидевшей за круглым, укрытым белоснежной скатертью столиком и отпивавшей из широкой чашки чай с талканом, подошел невысокий, коренастый мужчина, с черными глазами и совершенно седыми короткими волосами, венчавшими его смуглый, упрямый, испещренный частыми морщинами лоб, и представился Марфе как Бектуров Елен, старый друг Ильи Дмитриевича Катрича, отца Филиппа, и владелец этого «арагонита>1 в жемчужине края», как сам он назвал свой пансионат.
Бектуров любезно спросил у Марфы, нравится ли ей в «Яшме» и нет ли у нее каких-либо пожеланий, на что Марфа, по своему обыкновению, уважительно и ласково улыбнулась ему и сказала, что ей очень нравится здесь и что в пансионате есть все, чего только может желать человек, задавшийся целью отдохнуть от суеты и беспокойства города. Она выразила свое восхищение красотой местных пейзажей, гармоничным сочетанием диковинности края и уклада жизни в пансионате, а также рассказала о своих выездах верхом, со сдержанной живостью описав чудесность степей и вершин, венчавших горизонт.
– Как поживает Илья Дмитриевич? – осведомился Бектуров, отодвигая стул. – Позволите? – Он опустился на светлую седушку и вопросительно посмотрел своими черными глазами на Марфу. – Мы давно не виделись с ним. – Бектуров задумчиво сузил глаза. – Последний раз – году эдак в девяносто седьмом. Тогда он уже работал техническим директором… Как же его… «Шахтстройпром» – так, кажется. – Бектуров откашлялся. – Да-а… – протянул он. – Давно это было…
Ответ на вопрос об отце Филиппа являлся для Марфы в некоторой степени затруднительным – за три года жизни с мужем Марфа видела Илью Катрича всего два или три раза, при том что жили родители Филиппа не в каком-то другом городе, а в самой Москве. Насколько Марфа знала, у Филиппа с отцом были сложные отношения, – Филипп уважал отца, горного инженера, который всю свою жизнь занимался разработкой угольных месторождений и проектированием угольных тоннелей и шахт, и любил его той машинальной любовью, которой все дети при любых обстоятельствах любят своих родителей. В чем же заключалась сложность отношений между отцом и сыном, стороннему наблюдателю трудно было определить, а сам Филипп, говоря об отце, никогда не выказывал хотя бы малой доли неуважения или какой-то обиды по отношению к нему. Марфа слышала из уст мужа исключительно положительные характеристики его матери и отца и всегда считала свекра человеком недюжинного ума и силы духа, а свекровь – образцом мудрой жены и терпеливой матери, и если не любила их (по причине редких встреч и собственной рефлекторной бесстрастности), то уважала обоих.
