В начале декабря в моей картинной галерее должна была состояться предновогодняя выставка, запланированная уже более полугода назад, но, похоже, в связи с последними событиями, происходящими в моей жизни, выставку придётся отменить. Возвращаться в Москву даже ради этого я не рискну, слишком большой шанс встретиться со своим пока ещё супругом.
Хотелось расплакаться от собственного бессилия. Я чувствовала себя незащищённой, ненужной хоть кому-то.
Мама наверняка смогла бы поддержать меня, успокоить и вселить надежду, но ей не было известно и половины правды. Для неё старшая дочь до сих пор была счастливой женой прекрасного мужа, с жизнью, похожей на сказку. А я не хотела её расстраивать, рассказывая о том, что, на самом деле, чувствовала себя птицей, запертой в золотой клетке. Из этой клетки я вырвалась, но стоило признать, что легче не стало. Конечно, я могла рассказать обо всём Вере, но и она не заслуживала того, чтобы я перекладывала ей на плечи груз собственных проблем.
Вздохнув, я в очередной раз подумала о том, в чём я так виновата, что моя жизнь сложилась именно так, заставив в двадцать восемь лет вернуться в самое начало? Снова маленький город детства, снова старый дом семьи, и снова… Иван? По какому-то странному стечению обстоятельств у меня теперь был лишь он, вот только своих проблем у него было не меньше, чем привезла с собой я.
— Хватит раскисать! — приказала я себе, решительно поднялась на ноги, направилась к двери.
Накинув на плечи пальто, вышла на крыльцо. Холодный ветер ударил в лицо, обжигая и лаская одновременно.
Наверное, я бы простояла так долго, но наткнулась взглядом на дом напротив.
Мать Ольги сидела на скамейке у своего крыльца, вглядываясь куда-то вдаль. У меня защемило сердце. Все мои проблемы были просто ничтожны по сравнению с тем, что пришлось пережить этой несчастной женщине.
Собравшись с духом, я подошла к дому Семёновых. Валентина Ивановна, услышав шаги, вскинула голову, посмотрела на меня мутный взгляд.
— Здравствуйте, Валентина Ивановна. Возможно, вы меня не помните…
Но прежде, чем я успела продолжить, уголки губ женщины едва заметно дёрнулись вверх, отчего на её щеках появилось ещё больше глубоких морщин. Я помнила мать Ольги совсем другой — жизнерадостной и улыбающийся, но после смерти дочери она разительно изменилась: выглядела усталой, с помутневшим от слёз взглядом.
— Я помню тебя, Алина Пылаева, — кивнула Валентина Ивановна. — Пойдём в дом, — пригласила она меня, и я не смогла отказаться.
Войдя следом за ней в дом, я мельком огляделась вокруг. Казалось, с тех пор, как я была здесь в последний раз, ничего не изменилось. Та же мебель, и то же огромное количество фотоснимков в деревянных рамочках, висящих на стенах. Практически на всех снимках были изображены Ольга и Олег.
Я проводила Валентину Ивановну в гостиную, помогла усесться в кресло-качалку у камина, а сама опустилась на краешек дивана.
— Примите мои соболезнования. Мне очень жаль. Я даже не могу представить, как вам тяжело… — слова предательски комом застряли в горле.
Я не была уверена в том, услышала ли меня Валентина Ивановна, но она вновь посмотрела на меня, слегка качнув головой.
— Не стоит, дорогая. Скоро я снова увижусь со своей девочкой.
Я почувствовала, как по спине и плечам пробежал холодок. Меня пугали такие разговоры и меньше всего на свете я бы хотела его продолжать. Впрочем, Валентина Ивановна, кажется, тоже, её губы сомкнулись, а пальцы стиснули ткань чёрной юбки.
