Слышу, как мать о чем-то
шушукается со своим мужчиной, потом гладит его по плечу и разворачивается,
направляясь в сторону кухни, неся с собой букет. Мы встречаемся с ней
взглядами, и она пытается просигнализировать мне, чтобы я сейчас же прекратила
истерику и вела себя дружелюбно. Спасибо за совет, но я не буду ему следовать.
Пока она избавляет цветы
от обертки и с обожанием опускает их в вазу с водой, я невольно замечаю, как
Сергей Михайлович подходит к той двери, за которой сидит его сын.
Он отстукивает два раза,
но будто не собирается входить. Скорее он просто хочет привлечь его внимание.
— Ты играешь с огнем,
парень, — осторожно произносит Сергей Михайлович, и его слова как бальзам для
моей души. Он глаголет истину. Пусть Третьяков прислушается к отцу, это в его
собственных интересах. Иначе он рано или поздно пожалеет.
— Она первая зажгла
спичку, — нагло выплевывает он, специально говоря очень громко, чтобы я
услышала наверняка.
Сергей Михайлович
оборачивается посмотреть на меня и тут же прижимает руку к груди, пытаясь
принести извинения за поведение своего отпрыска. Но мне они ни к чему.
Я снова пыхчу, заводясь
по новой. Руки все еще сложены на моей груди, я впиваюсь пальцами в собственные
предплечья. Чувствую боль, однако она не отрезвляет меня, а, наоборот, все
глубже погружает в пучину моей ненависти.
Это война, демон. Это
война.
Лёша
Как же у меня
раскалывается голова. И спина болит. Чувствую себя ужасно, будто меня переехал
камаз.
Я лежу на каком-то бугре,
и он здорово врезается мне в позвоночник. Приподняв задницу, шарю рукой под
собственным телом и вытаскиваю наружу крошечного плюшевого медведя. Кажется,
его нос оставил на моей пояснице завидную вмятину. Откидываю этого зверя в
сторону и пытаюсь вновь уснуть, чтобы досмотреть сон. Там сексапильная брюнетка
только-только собиралась меня ублажать. Она ласкала свою грудь и похотливо
смотрела на меня, попутно облизывая губы. Я буду подлецом, если оставлю эту
крошку без присмотра.
Стоп. Медведь? Плюшевый?
Что-то я не припомню, чтобы подобный мусор хоть когда-нибудь хранился в моей
комнате. Это дурацкое обстоятельство не позволяет мне отключиться.
Продираясь сквозь
солнечный свет, что беспощадно лупит прямо из окна, пытаюсь привыкнуть к обстановке.
Я сильно зажмуриваюсь, затем зеваю во весь рот и наконец нехотя открываю глаза.
Так. Кажется, я в психбольнице.
— Че за… — вырывается у
меня, но я не окрашиваю свои слова никакими эмоциями, кроме замешательства. Я
реально не врубаюсь, что здесь происходит.
Вокруг меня розовые
стены. Белый потолок. Опускаю взгляд вниз — постельное белье тоже розовое. Я
живо заглядываю под одеяло. На мне надеты боксеры, значит, я не в гостях у
какой-нибудь случайной цыпочки, с которой мы кувыркались всю ночь. Тогда где я,
блин?!
Решаю сесть. В голове
начинает невыносимо гудеть. Я задеваю ногой пустую бутылку из-под коньяка на
полу, и в моем мозгу что-то щелкает. Этот коньяк я взял дома, он элитный, его
подарили отцу пару лет назад на каком-то выпускном, и он все никак не решался его
открыть. Что ж, я сделал это за него. И выжрал в одно рыло. А, собственно,
почему? Какое сегодня число?
Я осматриваюсь. Слева от
меня то самое окно, из которого по-прежнему палит солнце. Я нервно дергаю штору
и на полминуты облегчаю свои страдания. Рядом с кроватью стоит письменный стол.
Тут лежат ноут и кипа каких-то открытых конспектов. Когда я замечаю рамку с
фото, решаю взять ее в руки и подтянуть поближе. Девчонка, что позирует на фоне
московского небоскреба, кажется отдаленно знакомой. Значит, эта комната ее. Но
если мы с ней не трахались, то что я вообще тут делаю?
