– Она сегодня всем неудов вломила, – пояснил Кирка, – злая, жуть!
– Небось довели! – посочувствовала я. – Болтали или жеваной бумагой стрелялись.
– Не-а, – ухмыльнулся Кирка, – от нее муж улизнул. Другую нашел, молодую. В общем, неудивительно. Адель Петровна страшная дура и скандалистка, ну какой мужик выдержит? Вот она и бушевала! В девятом всех с урока повыгоняла, в седьмом контрольную на два часа закатила, ну а нам пар навтыкала! Говорю же, дура! Другая б на ее месте спокойненько объяснила: горе, ребята, развожусь! Ее еще бы пожалели! Вон историчка забеременела, да неудачно, выкидыш случился. Так она всем все объяснила, и тишина у нее на уроках – могила. Лишний раз волновать не хотели. Мы же люди, все понимаем. А эта – тьфу!
И он, сопя от возмущения, принялся стаскивать джинсы. Я молча стояла рядом. До чего странные нынче учителя! Когда я училась в школе, мы никогда ничего не знали о личной жизни педагогов. Все преподавательницы были строги, вежливы и держали дистанцию. Наверное, в учительской они рассказывали друг другу о своих бедах и радостях, но на уроках сохраняли непроницаемое выражение лица, словно боги с Олимпа. Невозможно было даже представить себе, что они ссорятся с мужьями, готовят обеды и стирают белье… А теперь! Рассказывать детям о выкидыше! Может, я становлюсь ханжой?
– Лампушечка, – залебезил Кирюша, – а мне картошечки?
– Ладно, иди мой руки, – вздохнула я, – не морить же тебя голодом, Лобачевский.
– С салом, зеленым луком и чесноком, – уточнил Кирюшка и с гиканьем понесся в ванную.
Я ухмыльнулась. У Кирюшки самый счастливый возраст, забот никаких, и если в школе плохо, то пусть хоть дома будет хорошо, иначе зачем человеку семья?
Не успела пожариться картошка, как прибежал Сережка, потом Катя. Вечер пролетел незаметно, в домашних хлопотах. На следующий день пришлось сначала улаживать дела в школе, потом сходить к тренеру… Словом, о Насте я вспомнила только в субботу, собираясь на рынок. Вытряхнула на диван сумку в поисках кошелька и наткнулась на ключик. Делать нечего, придется ехать в ЦИТО, мало ли что хранится в ячейке, насколько я знаю, без ключа к ней и близко не подпустят.
В Центральном институте травматологии приветливая женщина в безукоризненно белом халате принялась методично перелистывать большую книгу. Минут пять она внимательно вчитывалась в страницы и наконец заявила:
– Такая не поступала.
– Проверьте еще разок, – попросила я. – Звягинцева Анастасия, с переломом шейки бедра, переведена из Склифа.
– У нас не пишут, откуда больной, – вежливо возразила служащая и опять принялась изучать пухлый том.
– Нет, не было.
Я страшно удивилась:
– Как же так! Говорили, к вам отправили, сустав искусственный собрались ставить.
Женщина развела руками.
– Может, передумали или в другое учреждение определили. Сейчас пластику многие делают, на самом деле ничего сложного, цена, конечно, кусается…
В глубоком изумлении я вышла на Садовое кольцо и решила доехать до Склифосовского, не так уж и далеко было.
Коза был в ординаторской. Увидев меня, он хмыкнул и ехидно спросил:
– Небось назад хотите…
– Ни за что, – успокоила я его, – скажите, куда увезли Настю Звягинцеву?
– Звягинцева, Звягинцева, – начал чесать в затылке хирург.
– Перелом шейки бедра из 717-й, – напомнила я.
– Ах, эта, – обрадовался Станислав Федорович и потянулся к толстым историям болезни.
Нет, все-таки у врачей омерзительная привычка запоминать не человека, а его хворобы. В прежней жизни я часто посещала гинеколога, все надеялась родить ребенка, да видно, не судьба. На прием ходила только к профессору Карымышинскому. Так вот, милейший Михаил Федорович никогда меня не узнавал. Я появлялась в кабинете, и доктор сухо бросал:
