Речь выдает в Коралле южанку. Звук «г» звучит у нее с придыханием. Вместо «што» она говорит «шо», а в моменты удивления или радости, разводя руками, произносит с непередаваемой экспрессией: «Тю! Да ты шо!»
Но сейчас не такой момент. Сейчас разбуженная старуха не в духе. Войдя в комнату, Коралла устремляет на Одуванчика сердитый взгляд.
– Сколько ж можно? Готовить – я, рынок – я, аптека – я… Вот подохну как собака, вы ж меня еще и переживете. Ну чего вам, Тамара Васильевна? Снова читать? – шипит она.
Одуванчик с надеждой кивает.
– Шо читать-то? Вы ж его небось наизусть знаете. Или от чтения там чего новое появится? – язвит Коралла Алексеевна и, топая по комнате, начинает брюзжать.
Одуванчик виновато моргает и дожидается, пока минует гроза. Наконец грузная старуха берет со стола растрепанное письмо, подносит его к глазам и собирается уже читать, но тут ей приходит в голову, что она недостаточно накуражилась за прерванный сон.
– Чего ж сами не читаете? Вам написано – не мне! Вот и читайте, а я все – баста! – сопит она, пытаясь насильно всунуть письмо в ладонь Одуванчику.
Старушка берет письмо и, щурясь, вертит его. Коралла испытующе наблюдает. Вся ее массивная фигура выражает превосходство и провокацию.
Внезапно Одуванчик преображается. Во всем она готова уступить, но только не в том, что составляет для нее единственную ценность. Она захлебывается от возмущения, заикается и даже не договаривает слов.
– Вы… вы… я… вы…
Усатая старуха равнодушно слушает. В волнении и заикании Одуванчика для нее нет ничего нового, все это она уже слышала многократно. Коралле известно, что сейчас среди прочих слов прозвучит колючее, похожее на краба с клешнями слово «катаракта». Коралла ждет. Наконец слово звучит, и седьмая вода на киселе удовлетворенно кивает.
Одуванчик замолкает, чтобы вдохнуть, и, икая, моргает припухшими веками.
– Ехали бы к себе в Винницу! Да только не очень-то вас там ждут. Со всеми переругались! – всхлипывает напоследок Одуванчик.
Это замечание нарушает привычное течение размолвки. Задетая Коралла закипает и начинает кричать. Кричит она громко, побеждая противника не столько вескостью аргументов, сколько мощностью звука. Это она-то не нужна? Ее не ждут? Да на кой черт ей сдалась эта Москва? На кой черт ей нянчиться тут со старухой?
Коралла кричит тем громче, что действительно знает: не нужна она в Виннице, да и не к кому ей там ехать.
Децибелы нарастают. Перепуганный Одуванчик жмется дряблой спинкой к обоям и готовится пищать «караул!». И вот в момент, когда по всем канонам должен произойти чудовищный взрыв и разорвать Одуванчика в клочья, Коралла внезапно сдувается. Некоторое время она еще бормочет, но уже вяло, без запала, и наконец замолкает.
В комнате с розовыми шторками повисает тишина. Одуванчик моргает. Коралла, остывая, бухает пятками по ковру. Минут через десять седьмая вода на киселе сердито останавливается и берет письмо.
Одуванчик робко присаживается на край дивана. Мир установлен.
– Ну слушайте, Тамара Васильевна, лапочка вы моя! – передразнивает Коралла и начинает читать.
Читает она внятно, громко, но без выражения. Разделения на предложения не делает, отчего кажется, что на железный лист через равные промежутки времени роняют по крупной фасолине.
«Дорогая бабуся!
В каждом письме ты спрашиваешь меня, как я. У меня все как всегда, то есть нормально. Живу на севере, работаю на прежнем месте. На работе меня уважают, зарекомендовал я себя хорошо, с товарищами живу мирно. Здоровье у меня хорошее, ничего не болит, ничего не отморозил, в больнице тоже не лежал. Ты, старушка, не волнуйся. Водки я уже не пью, потому что в ней все зло, только иногда вино или бутылочку пива, но это когда какое событие или праздник.
