– Пойдемте покажу, там есть разогреватель – спиртовые таблетки и подставка под банку. Минута, и она горячая. А там, глядишь, и свет подключат. В Донецке его быстро чинить научились.
Бабушка Валя крестится.
МЕЧТА НА ВОСЕМЬ ЛЕТ
В бывшей Миколаевке, превратившейся обратно в Николаевку, – тьма бойцов в «пиксельном» камуфляже, все с оружием. И что-то висит в прозрачном воздухе, какая-то неосязаемая, но концентрированная тревога. Люди понимают, что с минуты на минуту их бросят в бой.
У костерка пьют чай, шахтер Василий, проходчик пятого класса, воевал еще в 14 году. Говорит, что «готов воевать, пока не будет приказа остановиться». Василий жалуется, что света нет, Интернета на освобожденных землях пока нет, а когда звонишь домой, там толком ничего объяснить не могут. Я устраиваю бойцам маленькую политинформацию, слушают меня жадно. Возможно, во мне пропал политрук. Василий резюмирует мой рассказ о политике:
– Границы бы хотелось расширить, слишком много нашей земли они захватили. Родни за линией фронта – брат, сестра, племянник. И у них сейчас такое же творится, как у нас было восемь лет. Хотелось бы, чтобы скорее все закончилось, мы же не за войну, мы за мир. Вот нас опять называют террористами, хотя пули и снаряды восемь лет в нашу сторону летят. А террористы мы…
Обсуждаем переговоры в Белоруссии, которые идут прямо в эти минуты. Вася непреклонен, и товарищи его поддерживают:
– Вот, даже если они сейчас нам предложат мир и извинения, чтобы мы на Украину вернулись, исключено, никогда!
На выезде из Николаевки стоит батюшка с иконой и благословляет проезжающие на Волноваху войска. Батюшка тоже воевал в 2014 году, но просит про него не писать. Я знаю, даже внутри РПЦ МП на Украине есть застарелый раскол, и, как воцерковленный, не хочу пока обсуждать эту тему.
Возле нас притормаживает машина, немолодой офицер:
– Ребята, раненого в Донецк захватите?
Мы сажаем молоденького прапорщика Руслана на переднее сиденье. У него бетонной плитой от забора перебиты обе ноги. Руслан двое суток ждал этой эвакуации, его обкололи обезболивающими без меры, он в приподнятом настроении, смеется, ворочается на сиденье – не чувствует пока боли, хотя переломы у него со смещениями. Руслан очень эмоционально рассказывает, как его ранило:
– Танк укропский в засаде сидел. Пропустил разведку, а по нам начал бить. Я ехал на первой БМД, по нам он промазал. Следующая машина – попал, она прямо взорвалась. В третью попал, но там людей с брони уже сдуло, а на меня плита упала. Я уже лежал на обочине… Водителю голову оторвало, мне ее принесли, показали – говорят, вот голова Балу…
Мне кажется, что Руслану еще придется осознать весь этот виденный ужас. Я пытаюсь его утешить:
– Считай, как выздоровеешь, война и закончится.
Но Руслан не принимает утешения:
– Понимаешь, братишка, у меня мать с отцом в Красноармейске, я восемь лет их не видел. Мать ко мне не выпускали специально, я тоже, конечно, не мог к ним поехать. А хотел я заявиться к своим старикам на броне и освободить их. Понимаешь? У меня восемь лет была такая мечта.
Раненый озвучил одну из мотиваций воюющих ополченцев и мобилизованных – разделенные семьи. Я знаю лично десятки людей с Донбасса, у кого родственники остались за линией фронта. С 2015 года СБУ активно стало работать по родственникам ополченцев (не важно, воюющих или воевавших) на пунктах пропуска через линию фронта. Вербовали, шантажировали. Отслеживали телефонные звонки родне из республик и сразу приходили с обыском или вызывали на «допрос-беседу». Люди просто перестали общаться с матерями, отцами, братьями и сестрами и жили надеждой.
