Эстер. Мне необходимо было уехать. Мы бы тянули все это, бесконечно перемывая грязное белье. Флоран слаб, слаб и упрям…
Лиан. Я знаю, Эстер, я была отвратительной, подлой. Я это признаю. Я во всем обвиняю себя. Я вела себя гнусно с начала до конца. Выскочила, как черт из коробки. Но у меня есть оправдание. Мне совсем не шло платье. И я не так глупа. Я знала, что я очень плохо играла в «Октябрьской ночи». Я чувствовала, что не гожусь вам в подметки. Мой взрыв бешенства… был против себя самой и… против Флорана. Он был таким вялым, таким слабым. Он должен был устроить вам сцену или же устроить ее мне. А он уклонялся, увиливал, отстранялся, жульничал, молчал. Я не на вас злилась тогда, Эстер. Я злилась на него, на себя, на эту неопределенность умалчивания, на этот красный цвет, на весь этот дом, где произошло преступление.
Эстер. Сознайтесь, что мне было довольно трудно догадаться об этом.
Лиан. Я, наверное, всегда вспоминалась вам на этой лестнице в костюме Музы.
Эстер. Прошлое, Лиан, – это состарившееся настоящее. А когда стареешь, теряешь память.
Лиан. Но вы же помните мельчайшие детали нашей первой встречи.
Эстер. Это была наша первая встреча. И потом вы не причинили мне тогда настоящего зла… А затем здесь… Вы же меня знаете, Лиан, я забываю боль, зло, я забываю ненависть. Я не могу злобствовать, сердиться на кого-либо. Забвение обид – не моя добродетель. Это моя болезнь.
Лиан. Значит, Эстер… Если я встану перед вами на колени… Если я буду просить прощения, полюбите ли вы меня снова?.. Хоть немножко?
Эстер. Я не умею любить немножко. Я люблю или не люблю. Я научилась любить вас. Затем пришлось научиться не любить вас больше. Вряд ли надо начинать все сначала… для моего возраста это слишком тяжелая гимнастика. Я предпочитаю больше не рисковать.
Лиан. Вы ужасны, Эстер.
Эстер. А вы обезоруживающи… Поговорим лучше о чем-нибудь другом.
Лиан. Вы возобновляете ваш спектакль…
Эстер. Я сняла его, законсервировала в момент его наивысшего успеха из-за жаркого летнего периода. Мы открываемся только через три недели из-за ремонта. Бедный, старый театр. Места на авансцене были так прочно сделаны, что их приходилось буквально выкорчевывать, выдирать, как зуб мудрости. А вы… что вы сейчас делаете?
Лиан. Именно из-за этого вопроса я позвонила вам, чтобы попросить у вас совета.
Эстер. Не может быть.
Лиан. Флоран доверяет только вам. Он уважает вас одну.
Эстер. О!
Лиан. Правда, правда. Каждые пять минут он говорит: «Эстер объяснила бы тебе, Эстер сказала бы нам…» Единственно, с чем он считается, – это ваше мнение. Я не строю себе никаких иллюзий на этот счет… Вы с ним одной породы…
Эстер. Одного возраста…
Лиан. Именно этот пресловутый вопрос возраста замешан в этом деле. Стали бы вы сниматься в кино, Эстер, если бы вам предложили?
Эстер. А мне предлагают часто – я всегда отказываюсь. Я потратила много лет на то, чтобы изучить свое искусство. У меня уже не тот возраст, чтобы изучать новое. А потом, радио уже проникло в вашу спальню, в туалет, в постель, а кино входит в столовую и гостиную. Эти огромные лица… Брр… В театре я больше всего люблю его тайну, расстояние, отделяющее нас от зрителя, – все то, что делает театр торжественным и праздничным. Я люблю три звонка перед началом спектакля, красивый занавес, рампу, старые театральные кареты, которые привозят актеров, а потом увозят. Именно по этой причине я уничтожила на авансцене места. Вы понимаете?
