Это ложная постановка вопроса. Не могу испытывать гордость за события, к которым не имею отношения. И вообще, мне кажется это каким-то всеобщим помрачением – желание испытывать гордость, к тому же коллективную. В одной книге, которая играет весьма большую роль в становлении цивилизации, сказано, что гордыня – мать всех пороков…
Назовите, пожалуйста, книги последних двадцати лет, значение которых росло лично для Вас с течением времени, и еще три, значение которых уменьшалось /исчезло. Почему?
Давайте немного изменим формулировку: не книги, а авторы. С годами всё более важным для меня становится Лев Толстой, его так называемые «второстепенные вещи», не говоря уже о романах, которые с каждым прочтением дают новую пищу. А вот книги Достоевского, напротив, уходят от меня всё дальше. С годами вижу в них всё больше духовной патологии и оправдания зла.
Что, по Вашему мнению, будут читать в России через двадцать лет?
Кажется, комиксы. Во всем мире будут читать комиксы. Они не будут похожи на теперешние – думаю, что это будет новый жанр, в котором рисование будет каким-то новым способом соединено с текстом, возможно, не без участия мультипликации или каких-то техник, которые нам сегодня неизвестны. Если вообще будут читать…
Какой жанр наиболее адекватен для описания нашей жизни в 1990-е? 2000-е? 2010-е?
Наверное, кино.
Какие тенденции в текущей российской литературе Вам неприятны и какие, наоборот, вселяют оптимизм?
Не могу сказать, что я внимательно слежу за литературным процессом. В литературную тусовку я не вполне включена. Но вообще у меня сложилось такое впечатление, что сегодня слежение за процессом превратилось в отдельную профессию. Такой огромный поток книжной продукции, что занятый собственной работой человек физически не может просматривать эти тонны книг. Однако мне лично последние годы литература «нон-фикшн» представляется более интересной, чем современная проза.
Но я подчеркиваю, что я вполне могла пропустить что-то совершенно выдающееся. Творчество человеческое продолжается, процесс, вне сомнения, идет, и этого одного достаточно, чтобы не впадать в пессимизм.
Во все периоды нашей истории литература была пространством «истинной реальности». Как Вы в этом смысле оцениваете текущую ситуацию? Есть ли у современной литературы шанс вернуться в этот статус или эта ситуация умерла в принципе?
Относительно «истинной реальности» можно было бы и поспорить. К тому же сегодня разговор о «нашей» и «ненашей» литературе приобретает провинциальный характер – культура становится планетарной, и процесс этот уже необратим. Вторая половина двадцатого века была временем расцвета фантастики всякого рода, включая и научную: от Брэдбери до Стругацких. Сегодняшняя действительность перехлестнула самые смелые проекты фантастов. И в этой ситуации разговор о возвращении куда бы то ни было теряет смысл. Двери назад захлопнулись, никакого возвратного движения нет. И это замечательно.
Как показывает история, чем круче закручивались гайки наших реалий, тем изощреннее становилась литература. Действует ли, на Ваш взгляд, этот алгоритм до сих пор?
Вежливым выражением «гайки реалий» Вы называете, как я догадываюсь, советскую и постсоветскую власть? Нет, я не могу согласиться с этой точкой зрения. Чем крепче закручивались гайки, тем больше погибало художников – от Николая Гумилева до Осипа Мандельштама. Когда Вы говорите об «изощренности», Вы имеете в виду «эзопов язык»? Ну да, наверное, целое поколение научилось читать между строк, искать скрытые смыслы. Наверное, выработалась какая-то особая чувствительность к тайнописи… Я помню времена, когда самым смелым публичным человеком был Аркадий Райкин. В наше время это «закручивание гаек» столь же мало эффективно, как и в прошлые. Талант пробивает асфальт. Иногда при этом погибает.
