И вдруг отверзлись небеса и виден был епарху Сын Божий с ликами ангелов и архангелов, с собором святых, сияющих паче солнца…
Укрепляемый этим дивным зрелищем, епарх возгласил: «Господи, прими меня, как раба Твоего Евиласия. Не помяни беззаконий и неправд моих!..»
И, сам осуждая себя на муку, Максим подбежал к котлу, в котором были святая Фавста и святой Евиласий, и, воззрев на небо, перекрестился и воскликнул: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, я иду к вам!» И, сбросив с себя одежду и снова перекрестившись, он бросился в котел. Фавста, видя нового мученика, прославила Бога.
Во время этой молитвы раздался голос с неба: «Приидите ко Мне все труждающиеся в подвигах, обремененные страданиями имени Моего ради, Я успокою вас в Царстве Небесном!»
Слышали святые этот глас и, исполненные радости неизреченной, предали Богу в руки дух свой…
Так пострадала за Христа Фавста-дева, юная мученица, подвигом своим обратив ко Христу Евиласия, великого жреца, и Максима-епарха.
(Память святителя Алексия, митрополита Московского, 12 февраля)
Весело прошел воскресный день.
К обеду в дом боярина Феодора съехалось несколько других бояр с детьми, сверстниками его старшего сынка Елевферия.
Обедали дети отдельно. Вверху стола сидела почтенная осанистая женщина, мамка детей боярина Феодора, из обедневшей боярской семьи, наблюдавшая в доме за порядком. Священник-вдовец, живший на усадьбе, отправлявший службы в домашней церкви и благословлявший все трапезы, пришел и тут – перекрестил праздничный обед детей. Затем все уселись, и началась праздничная еда, за которой молодые зубы работали исправно.
Была та пора, когда в природе весна начинает бороться с зажившейся зимой, когда мороз уже не жжет, а нежно щиплет щеки, когда полуденное солнце растопляет залежавшийся на крышах снег и они к вечеру окаймляются рядом причудливых замерзших ледяных сосулек, когда солнце все дольше и дольше загащивается в небе, как будто неохотно уходя за горизонт.
Как ни была вкусна обильная воскресная трапеза, детей тянуло наружу. С громким хохотом высыпали они на широкий двор, в конце которого стояли ворота с широкими столбами. Поодаль тянулась изгородь обширного сада, были разбросаны всякие жилые постройки – амбары, колодцы, ледники, людские. Во дворе уже стояла выстроенная детьми раньше высокая снежная баба.
Кто-то из шаловливых бояричей снес ее до половины роста, и все принялись вновь ее восстанавливать и выстроили в полтора раза выше. Потом предложили окопаться в снегу, как бы в городе, так, чтобы одни защищались, а другие брали его приступом.
Во всех этих играх первым затейником был молодой хозяин, принимавший своих гостей, боярич Елевферий, стройный тринадцатилетний мальчик, легкий, ухватистый, быстрый и решительный. С разгоревшимися щеками и живыми бойкими глазами он то и дело давал приказания товарищам и объяснял им игры.
– Будет это у нас примерно, – говорил он, – Владимир, и вот мы, русские, будем в нем отсиживаться, а вы будете татары.
Елевферий со своими «русскими» быстро сделал круглый валик из снега и утоптал пространство внутри, причем им усердно помогали будущие враги «татары», потом Елевферий засел в городе, который другая кучка товарищей стала брать приступом.
Дети чрезвычайно увлеклись игрой, с величайшей ожесточенностью накидывались на вал, но были сбрасываемы защитниками, которые то и дело выскакивали наружу и вступали с ними в единоборство на валу или на снегу рядом.
