Не знаю, сколько бы я провел времени в своем исступленно-вдохновенном состоянии, если бы не Иванко, подошедший и тронувший меня за левую руку.
– Красиво звучит, Василий Дмитриевич, – сказал он, понимающе улыбнувшись, – прямо дух захватывает, но нам надо поспешать в город, пока не стемнело.
– Да, действительно, – возвращаясь свой дух на грешную землю, сказал я. – Едем!
Ждан, находившийся в задумчивом состоянии, от моего возгласа немного вздрогнул и, посмотрев на меня, а потом на своих спутников, сказал:
– Едем.
Мы двинулись по большаку, ведущему к высокой башне с воротами, как я потом узнал, носившей имя Великая, – главному входу в Псков с юга. На окраине посада у дороги стояла изба с частоколом, то есть сторожа, служившая местом досмотра въезжающих в город, где служилые люди, видимо, как и мы из детей боярских, взимали плату за проезд, судя по всему, с телег. Ввиду того что у Ждана имелся вышеупомянутый транспорт, нам пришлось встать в очередь, которая, к счастью, продвигалась довольно быстро. Через некоторое время, когда мы достигли сторожи, к нам обратился дюжий воин, судя по всему, здесь старший, с черными как смоль волосами и такого же цвета глазами, одетый в желтый кафтан, поверх которого была короткая кольчуга, опоясанная ремнем с висящей на нем саблей и кинжалом. Довершали облик светлая шапка, темно-зеленые штаны и красные сапоги.
– Доброго вечера, мóлодцы, я здесь десятник. По какой надобности в город едете? – осматривая нас, спросил он, задержав взгляд на телеге.
– Добрый вечер. Мы едем из Дубковского уезда верстаться на службу, – ответил я, – а то разборщик к нам не приехал, сказали, здесь, во Пскове, записывать будут.
– Да-а, знаю, – ответил он, – из других мест тоже едут, разборщики направлены только в береговые уезды, на границу, а на остальные людей не хватило. В таком разе вам надо к Петровской башне – это третья налево от Великой, там рядом большой двор стоит, где сейчас разборщики сидят. Сегодня работу они уже закончили, но на постой определить вас могут.
– Два дня ехали, как на войну торопились, а выходит, все одно опоздали! – возмутился Ждан, однако, глубоко вздохнув, примирился с действительностью. – Ну ладно, делать нечего, поехали.
– Прошу немного обождать. Молодой человек, а кому принадлежит телега? – спросил начальник поста.
– Мне, – ответил мой друг, – а что?
– Надо бы пошлину заплатить – одна копейка за повозку, таков местный указ.
– Но я не купец, товаров для продажи у меня нет, а в телеге только мои личные вещи!
– За товар и его продажу пошлины и подати взимаются за крепостной стеной, а здесь только за проезд. И не надо, пожалуйста, возмущаться, не я это придумал, так что заплатите и езжайте с Богом, – сказал десятник и как бы невзначай опустил руку на рукоять своей сабли.
Ждан аж покраснел от злобы, я даже испугался, не совершит ли он роковую ошибку, но все обошлось. Долго и пристально посмотрев на десятника, он расстегнул свой кафтан и достал из-за пазухи кошель, выудив из него требуемую копейку. Тут же к нему подошел доселе невидимый писец, одетый во все серое, взял монету и протянул Ждану бумагу, чтобы тот расписался за оплату. Это вызвало затруднение, ведь мой друг, в отличие от меня, писать не умел, но оказалось достаточно поставить крестик, что и было сделано, после чего мы наконец-то продолжили свой путь.
Проехав несколько домов, мы свернули на дорогу, пересекающую весь посад до реки Псковы, решив по ней доехать до Петровских ворот. Улица оказалась абсолютно безлюдной, что, наверное, объясняется вечерней молитвой – большая часть народа сейчас находилась в церквях. Пользуясь этим обстоятельством, Ждан дал волю своим чувствам, сравнив начальника сторожи с оскопленным козлом, чьей матерью была приблудная собака женского рода, и пожелал ему подавиться деньгами, заплаченными за проезд.
