Сын гадюки - страница 22

Пастух и золотистый бизон молча зашагали к выходу. Выйдя из пещеры на свет, Чаушин оказался в густом лесу. Кругом были мрачные деревья и кустарники, торчащие из твердой растрескавшейся земли. Иссохшие и безжизненные, они уже не были растениями, а скорее символом отсутствия здесь какой-либо жизни и надежды на лучшее. Сын гадюки поднял голову и увидел огромную луну, свечение которой заставило его зажмуриться. Проморгавшись, он обернулся, чтобы посмотреть снаружи на место, откуда только что пришел, но никакого входа в Пещеру раздумий там не было. Позади оказались только деревья, скрюченные ветки которых чем-то напоминали руки человека, умершего посреди пустыни от обезвоживания в страшных муках.

– Здесь живет Аскук? – озираясь по сторонам, недоумевал Чаушин.

– Здесь живут твои чувства. Это – Лес души, – ответил бизон, – посмотри по сторонам. То, что ты видишь – это то, что ты сейчас чувствуешь.

– Мрачная картина…

Сын гадюки почувствовал легкое дуновение ветра. Кезер стремительно удалялся с поляны, оставляя за собой облака пыли с едва заметным золотистым отблеском.

Неудивительно, что лес вокруг пастуха был таким мрачным. Чаушин и без того не питал радужных ожиданий по поводу дня своего многолетия. Еще утром он был уверен, что хуже, чем планируется, уже не будет. Но, как показала реальность, всегда есть вариант, в котором все еще хуже. Кто мог знать, что там на уме у Царя змей? Если он правда хотел видеть сына, где был раньше?

– Бизону верить нельзя, – пробормотала проекция Тэхи, – посмотри, куда он тебя привел.

– Это тебе верить нельзя! – мысленно огрызнулся Чаушин.

– Мне нельзя?! Вот ведь зараза неблагодарная! Я тебе столько раз помогала, советы дельные давала, а ты…

– Ты говорила, что отец на празднике не появится, – Сын гадюки хоть и знал, что спорить бесполезно, но удержаться не смог.

– И я оказалась права! Разве это похоже на праздник?

Чаушин присел у подножья одного из страшных деревьев. Очень хотелось есть, но те продолговатые фрукты, что висели на безжизненных ветках местных кустарников, выглядели, мягко сказать, не очень аппетитно: черные, колючие, дурно пахнущие. Он сорвал один и попробовал его разломить пополам, стукнув о большой камень, лежащий рядом. Несколько раз поранившись об острые иголки, покрывающие твердую оболочку, он все же расколол внешнюю оболочку. Под коркой оказался только воздух, пахнущий совершенно невыносимо. Сложно сказать, воздух ли это был вообще. Сделав один малюсенький вдох, хотелось чихнуть так, чтобы легкие вылетели через ноздри, а мозг от встряски превратился в гоголь-моголь и навсегда потерял воспоминания об этом кошмарном смраде. Если бы от отвращения можно было умереть, запах из этого фрукта был бы самым быстрым и беспощадным убийцей.

Чаушин бросил смердящий плод куда подальше, но вонь расходилась все сильнее, изгоняя странствующего по Междумирью Сына гадюки с того места, на котором он вроде как уже пристроился и планировал дождаться отца. Вонь преследовала Чаушина. Он был вынужден бежать вглубь кошмарного леса, чтобы уберечь нос от той участи, которую не пожелал бы даже Аскуку.

Спасаясь от смрада, Чаушин вилял между стволами уродливых деревьев, которые по мере продвижения начали казаться более привлекательными. Небо потихоньку прояснялось, и даже земля под ногами становилась слегка мягкой, с редкими зелеными травинками, которые росли все чаще с каждым новым шагом. Чаушин решил держать темп и направление, несмотря на то что запах отвратного фрукта больше не чувствовался. Где-то вдалеке послышался женский голос. Голос пел очень притягательную мелодию. Юноша шел к источнику звука, а лес на глазах расцветал. В конце концов он оказался на залитой светом поляне.