Должно быть, предчувствие беды возникло у меня уже тогда, когда я входил в женский монастырь. Танцы были в самом разгаре, пары сонно кружились под бдительным взглядом группы немолодых монахинь, восседавших на сцене. Десмонд выделывал замысловатые коленца, изо всех сил стараясь оживить праздник.
Танцы не входили в программу моего обучения, и все же я выбрал себе партнершу из стайки девушек, уныло подпиравших стенку, и сделал с ней пару кругов. Мы старательно наступали друг другу на ноги, при этом она еще и пыхтела мне в правое ухо. Затем я передал ее с рук на руки совершенно не ожидавшему от меня такой подлости мальчику, а сам сел рядом с хорошенькой, тихой, сероглазой девочкой.
– Слава тебе, Господи, вы не танцуете.
– Нет, – отозвалась она. – Завтра я принимаю послушничество.
– В здешнем монастыре?
В ответ она только кивнула головой, а потом неожиданно спросила:
– Тот мальчик, что так выпендривается, и есть Фицджеральд? Тот, что решил стать священником?
– Да, в понедельник он уезжает в семинарию.
– Вы шутите! Уже через два дня?
– А почему бы и нет?
– Никогда не поверю, что можно вести себя так по-дурацки буквально накануне того дня, когда предстоит ступить на стезю служения Господу нашему Иисусу Христу.
Я не стал отвечать, не желая ввязываться в дискуссию о поведении, приличествующем перед принятием послушничества.
– А вы, должно быть, Шеннон. Известный футболист, получивший стипендию.
– Ради всего святого, откуда вы знаете?
– Мы здесь иногда говорим о вас, мальчиках.
– Вы что, собираетесь стать монахиней?
– Да. И тут уж ничего не поделаешь.
Я не мог не улыбнуться, услышав такой восхитительный ответ, и мы стали очень мило беседовать, но она неожиданно сказала:
– Думаю, мне пора идти.
– Так быстро! А ведь мы только-только начали друг другу нравиться…
Она вспыхнула, отчего стала еще привлекательнее.
– Вот потому-то мне и надо идти… Ты начинаешь мне нравиться больше, чем хотелось бы. – С этими словами она встала и протянула мне руку. – Спокойной ночи, Алек.
– Спокойной ночи, моя дорогая маленькая сестра.
Я проводил ее глазами в тайной надежде, что она обернется. И она действительно обернулась, посмотрела на меня долгим взглядом, а потом, потупившись, вышла из зала.
Я тоже решил уйти, но в этот момент сестры, сидящие на сцене, дружно поднялись при появлении очень старой, почтенного вида монахини, которая, тяжело опираясь на палку, шла в сопровождении молодой монашки. В центре сцены тут же появилось кресло, в которое и уселась старая дама.
Танцоры мгновенно застыли на месте, поскольку то была не кто иная, как сама мать настоятельница. Ласково посмотрев на присутствующих, настоятельница вполне отчетливо произнесла:
– Не мог бы юный Фицджеральд подойти ко мне?
Десмонд, проворно забравшись на сцену, поклонился, встал прямо перед старой монахиней, чтобы привлечь ее внимание, а потом опустился перед ней на одно колено.
– Ты тот самый ирландский мальчик, который поет?
– Да, преподобная мать настоятельница.
– Отец Бошан говорил мне о тебе. Но сначала, мой дорогой Десмонд, я хочу заверить тебя для восстановления твоего же душевного спокойствия, что я не получала образования в исправительном заведении Борсталь, которое, как тебе, похоже, известно, находится неподалеку от Итона.
Десмонд густо покраснел, а монахини на сцене захихикали. Небезызвестное письмо, несомненно, стало и здесь предметом шуток.
