Неожиданно около Шмелева, с задумчивой печалью посматривавшего в воду, затрепывал крыльями крупный, фосфорно светящийся бражник. Шмелев на мгновение отпрянул от него, с шумом втянул в себя воздух. Бражник должен был улететь, но он не улетел, словно бы был специально послан из иных миров, – может быть, даже миров вышних, не доступных человеку.
Шмелев посмотрел на него, вздохнул, ощутил далекую тусклую боль около сердца, задержал в себе дыхание – боли около сердца быть не может, скорее всего, она находится в самом сердце.
А бражник все не улетал, шелестел призывно крыльями около Шмелева, звал его куда-то… Но куда именно? Шмелев поморщился, втянул немного воздуха в себя и чуть не присел от боли, внезапно ударившей его в грудь.
По лееру к капитану, не отпуская пальцев от троса, перебирая его, подгребся рыбак, носивший знатную фамилию Пушкин.
Остановившись в двух метрах от Шмелева, он восхищенно потряс головой, затем вздернул сучком большой палец правой руки:
– Во, капитан, какое роскошное место ты нашел! Всем местам место!
Одолевая боль в груди, стараясь не дышать, Шмелев ответил, нехорошо дивясь незнакомости своего голоса:
– Это не я нашел, это катер нашел. Сам.
– Как сам? Ты же вел катер к этому месту.
– Я только за рогульки штурвала держался.
– И все?
– Все. Больше ничего.
Однофамилец классика вновь восторженно потряс головой:
– От имени команды рыбаков передай катеру наш большой тархун!
– Чего, чего? – не понял капитан.
– Ну, нашу общую благодарность! – Пушкин нежно погладил рукою стальной леер и, нетвердо пошатываясь в такт мелким, набегавшим на «Волчанец» и ныряющим под корпус волнам, двинулся к своей удочке, воткнутой в резиновое гнездо. – Тархун самый большой! – прокричал он, берясь за древко удилища, как за боевое знамя, коротко, но очень лихо размахнулся и посверкивающая всеми цветами радуги «елочная игрушка» понеслась в морское пространство, спугнув по дороге двух серых чаек, высматривавших что-то в воде.
Чайки с резкими, похожими на лягушечьи, вскриками поспешно освободили дорогу, одна нырнула влево, другая вправо – полет цветастой игрушки им показался опасным.
Блесна шлепнулась в воду с громким чмокающим звуком, следом раздался еще один звук, словно бы в воде что-то лопнуло. Пушкин торопливо подсек и через пару секунд выволок из воды крупного кальмара, шустро заработал трещоткой-катушкой, подтягивая добычу к борту «Волчанца», кальмар тоже не дремал, собрал все, что у него было, в кучку и сделал длинный сильный плевок, целя однофамильцу великого поэта в лицо…
Был кальмар настоящим снайпером, попал Пушкину точно в физиономию, на пушистых бакенбардах повисли какие-то неопрятные сопли, более того, часть заряда угодила в его нарядную светлую куртку, цветом и золочеными пуговицами похожую на адмиральский мундир…
Увидев это, рыбак взвыл не своим голосом, вой его был похож на звук дисковой пилы, угодившей зубьями на железный сучок, но Шмелев этого не слышал, согнулся сильно, почти пополам, ощутил, как леер, перешибая боль, врезался ему в живот.
Затих на несколько мгновений. Со стороны казалось, что он пристально рассматривает ровный, недавно покрашенный борт «Волчанца». То, что происходило с ним, было ненормально. «Надо ко врачу, ко врачу, ко врачу», – глухим, каким-то деревянным молотком билась у него в голове мысль… Ходить к врачам Шмелев не любил, о всех неполадках в своем организме он узнавал во время прохождения очередной медицинской комиссии, неполадки эти были несущественными и его допускали до штурвала. Но потом опустился возрастной потолок и он уперся в него макушкой…
