Поблагодарил, а сам взгрустнул, на лицо, и без того выпаренное, изможденное, темное, со старческой гречкой на висках, хотя Силантьеву исполнилось всего сорок три года, набежала тень – была бы жива Вера – были бы и письма. Но Веры не было, родных тоже не было, большая родина опустела для Силантьева – конвертов с посланиями ждать ему неоткуда – мда, не существовало на земле щели, из которой мог бы выпасть конвертик с именем Силантьева «во первых строках». Если только племянник по неопытности лет пошлет какую-нибудь поздравиловку, но за это ему братан – племянников папа так уши надерет, что тому всю грамоту придется изучать снова. Вообще-то и мать ему может написать, и второй брат, и тетка, которой он помогал, доставая путевки на воды, когда у нее опухали ноги, снабжал деньгами, потому что, потеряв мужа, она совсем расклеилась и даже полезла было в петлю, но Силантьев ее спас – не-ет, для всех людей он потерян. Ждать писем неоткуда. Силантьев огляделся с горькой улыбкой: врунишка, этот крохотный кожистый паучок…
Паучка уже не было, он, втягивая в себя нитку, втащился на потолок и там затих. Силантьев глазами прошелся по темному верху, пытаясь найти паучка, но потолок имел столько щелей и стрельчатых сухих расколов, что найти крохотного жильца было невозможно.
Паучок не наврал – вот ведь диво, Силантьев сам это отметил и невольно встревожился, сердце обварило снизу холодом, по худому, сплошь в соляных наростах хребту покатился пот: ему пришло письмо. Официальное. С военным треугольным штампом – в/ч такая-то, отпечатанное на хорошей лощеной бумаге. Силантьев один раз прочитал – не поверил, не было у него веры ни во что и в письмо в том числе, не поверил и после второго и третьего прочтения, не поверил и после четвертого. И главное, разведку негде провести, некому его показать – письмо-то флотское, пришло из города, в котором он стал каперангом, – оттуда же, прямо с корабля, едва он вошел в гавань и бросил якорь, чтобы отдышаться, отправили в Ванино; взяли прямо в каюте, ножом состригли с рукавов золотые шевроны, из околыша фуражки с мясом выдрали краб, и Силантьев перестал быть капитаном первого ранга – все случилось в том городе…
Силантьева приглашали во Владивосток, в штаб флота. Он не мог поверить в это – розыгрыш! Но для такого розыгрыша нужно слишком хорошее обеспечение и, извините, хорошее прикрытие, чтобы розыгрыш не завершился печально. Силантьев потрясенно стиснул руками лицо, сгорбился на моржовой табуретке, размышляя, как же быть.
Ему надо было прийти в себя, в успокоенном состоянии все взвесить – с тридцать девятого года он здорово подрастерял былую решительность, даже пыли той, пожалуй, не осталось, все вымыто, выскоблено, высушено и пущено в расход. Силантьев переродился, качественно сделался другим.
С жалостью, со слезами, наплывшими на глаза, он оглядел свою одежду и снова сгреб в руки лицо – в такой же одежде стыдно ехать: город Владивосток знал ведь другого Силантьева, и костюмы на нем были иные – не тряпье, что сейчас, а настоящие костюмы.
Ночь проворочавшись без сна и кое-как поднявшись утром, Силантьев побрился, оглядел в зеркальце свое лицо – можно ли с таким портретом появляться в приличном обществе? – остался недоволен собою, но это на решение его не повлияло – Силантьев собрался ехать во Владивосток.
Путей во Владивосток было два: один подольше и подлиннее, другой покороче по времени и по километрам – какой избрать? Один – это пароход, поскольку ледокол уже проломил лёд и в Магадан пришла первая посудина, другой – самолет. Но самолет ходит нерегулярно и может застрять из-за непогоды, поэтому пароход будет надежнее – это раз и два – пока он будет плыть – малость придет в норму, обвыкнется, перестанет чувствовать себя зэком, дичиться и обращаться в тень при виде человека, которого он каждый день видел все эти годы – в разных, правда, лицах, но все равно человек этот был один, да и лицо его, в общем-то, было одно: сосредоточенно-угрюмое, неприступное, взгляд быстрый, всё засекающий, обожгут глаза бедолагу-зэка и тут же нырнут вниз, эти люди зря свою энергию не расходуют, – и которого он мог отличить из тысяч других, узнать, какой бы костюм энкаведешник не натянул на себя, хоть халат последнего российского царя.
