Я не стал говорить ему что таких собак в деревне нет. Трусливых дворняжек полно в каждом дворе, но при виде хищников, они первые убегут куда глаза глядят.
Подняв прутик, я поплёлся к своему излюбленному месту. Перед глазами все еще стоял волк, который смотрел на меня сначала как на добычу, а потом… показалось или в глазах хищника виднелся страх? А может быть удивление, смешанное с уважением? Бредовые мысли конечно, но ведь он отступил. При желании волк легко мог одолеть меня, перегрызть горло. Я для него даже меньше и легче крупного упитанного барана, которого он легко убивает челюстями и таскает в зубах пол дня. Ледяной страх пронзил мои внутренности, а затем подкрался к ногам. Они сделались ватными, тяжелыми. Я устало плюхнулся на траву, закрыл глаза. Грудь ходила ходуном, а кончики пальцев стыдливо плясали, управляемые легкой дрожью, словно марионетки.
Только к полудню мне удалось успокоиться, мысли о волках медленно отступили. Генри сидел рядом, раскладывая на траве еду. Он вытащил из походного мешка хлеб, вяленую рыбу, пару огурцов и огромную морковь. Люсьен собирала нам сегодня обед второпях, у нее срочный заказ. Много работы. Но я достаточно проголодался, поэтому на все это смотрел с нетерпением, сглатывая слюну.
– Налетай малец, – улыбнулся старик, разламывая булку хлеба напополам.
Мы приступили к трапезе. С нами ужинали муравьи, которые бегали туда-сюда, выбирая лакомства. Я, как обычно, набил рот едой и пытался все это пережевать. Генри, с выражением некоторой озабоченности, спросил меня:
– С тобой точно все в порядке?
Я лишь кивнул, сбрасывая муравья с куска рыбы. Он улетел в траву, но едва я вздохнул, как на руке тут же появился другой муравей. Неустрашимо он мчался к своей цели, но его сдуло потоком воздуха из моего рта.
– Сегодня необычный день. Особенный. Перемены.
– Перемены? – удивился я и посмотрел на отца.
– Перемены. В тебе.
– Это хорошо?
Генри не ответил, откусил огурец и уставился вдаль, где пастбища скрывались за горизонтом. Его лицо напоминало кору древнего дуба: темное и испещренное морщинами, оно воплощало задумчивость, а плотно сжатые губы подчеркивали озабоченность. Я разделил с ним это молчание. Мы просто ели, погруженные в свои мысли. Вокруг пели птицы, стрекотали кузнечики, а ароматы – от горьких трав до сладких цветов – смешались в воздухе и веселой гурьбой витали у моего носа.
После восхитительного обеда я растянулся на зелёной траве, закрыв глаза. Генри тоже иногда дремал, а порой лишь сидел в безмолвии, наблюдая за беззаботными овцами. Волки, казалось, не вернутся сегодня; странным образом, мы оба в этом были уверены.
Когда пришёл вечер, мы погнали овец домой. На пути старик вновь напомнил о своей решимости поговорить с Чавусом. Он был встревожен появлением волков и надеялся, что управляющий решит этот вопрос. Мне Чавус не особо нравился. Я чувствовал его ненависть ко мне. Он был неумелым управляющим и, похоже, не лучшим человеком. Герцогиня Мерика из ближайшего города назначила его на эту должность, чтобы следить за урожаем и налогами. Шерсть, мясо, овощи – всё это отправлялось в город, а наша деревня так и не процветала. Жители нередко обращались к нему с просьбами, но Чавус лишь кивал, обещая помочь. Время шло, а их проблемы оставались нерешёнными. Я ни капли не сомневался, что судьба деревни и ее жителей Чавуса не интересует.
