Он странно поглядывал на меня, а перед моим мысленным взором внезапно мелькнуло лицо Жорика, его распахнутое нутро – и тварь, обретшая свободу.
Костасу я об этом, разумеется, рассказывать не стал. Не время и не место для откровений подобного рода. Достаточно, что я почти уверен в своем рассудке. Почти. Пусть в глубине души я все же слегка сомневался, не причудился ли мне подселенец, не помутилось ли у меня в голове от сильного удара? И если бы я оказался одним из тех бедолаг, коих посещают видения, то мне оставалось лишь приставить револьвер к виску и спустить курок. Коротать остаток дней в приюте для умалишенных я бы не смог. Пуля в голову решает подобные проблемы раз и навсегда.
– Те стрелки… Что вы о них знаете? Кто они?
– Стрелки – наемники, хотя и не совсем обычные. За деньги убьют кого угодно.
– Они не похожи на местных…
– Колонисты. Как видно, недавно прибыли в город. Не все так просто, Бреннер. Это дело государственной важности, тут затронуты интересы империи. У нас много врагов, и это одни из них. Так что никакой жалости, никакого сострадания. Уничтожьте их первыми, пока они не уничтожили нас! Вы же понимаете, я не могу всего рассказать… но грядут перемены. Некие силы стремятся к переделу власти, и мы не должны этого допустить.
Перемены я не любил. Я понял давно, любые перемены – к худшему.
Колонисты… С ними я еще не сталкивался. За время своей работы частным сыщиком я вычислил и помог обезвредить не только множество преступников всех мастей, но и пару террористических организаций, обставив даже имперскую полицию и ее спецотдел. Но все мы работаем на общее благо, им не на что обижаться…
Одна из тех организаций была основана неким Ульбрехтом Серафимовым – недоучившимся студиозом, сторонником террора, поборником теории классовой справедливости и всеобщего равенства. Я никогда не считал, что положительные перемены в обществе можно устроить силой. Ведь никакой классовой справедливости не существует, как и пресловутого равенства, это ясно. Люди изначально рождаются разными, отличаясь и по цвету кожи, и по состоянию здоровья, и, наконец, по умственным способностям. Кому-то дано стать великим ученым, кому-то известным адвокатом, а кто-то будет служить Родине с оружием в руках, находя в этом свое призвание. Люди могут быть равны лишь в своем патриотизме и стремлении принести пользу Отечеству, во всем же остальном они разнятся. Все измышления утопистов – лишь приманка для тунеядцев, желающих загрести жар чужими руками.
Серафимов отличался среди прочих тем, что всегда четко знал, что и кому обещать. Поэтому в свое время у него оказалось столь много сторонников, что спецотдел обеспокоился всерьез. К счастью для полиции и к несчастью для самого Ульбрехта, он внезапно увлекся идеей физического насилия, создал тайный клуб бомберов, на чем вскоре и погорел при моей непосредственной помощи. Лично мы с ним не сталкивались, но добытую в ходе одного расследования информацию я счел нужным передать Мартынову, и вскоре ячейку накрыла полиция.
О второй группе неудачников и вспоминать не хотелось, ничего серьезного они из себя не представляли. Их я вычислил еще проще и самолично произвел гражданский арест.
Как потом мне рассказывал Семенов, финансовый след от обеих групп тянулся далеко за океан. Где-то там, в колонии, и находился мозговой центр, оплачивающий всех и каждого, кто пытался дестабилизировать обстановку в Руссо-Пруссии. Уж очень им не давало покоя наше уверенное процветание.
