Та, чьё второе имя Танит - страница 22

Когда они поняли, что это местная сумасшедшая, которая молится по ночам у придорожной статуи Минервы, они хотели отшвырнуть её, чтобы эта ненормальная не мешалась.

А «ненормальная», обратясь к Петал, по-свойски шепнула.

– Ну, что? Бласту не легче?

Петал в неподдельном ужасе округлила свои яркие глаза.

– Не бойсь! Не бойсь! Я никому не скажу, что это заразно! – забубнила безумная, с воодушевлением пуская пузыри слюны.

Энтузиазм желающих прорваться в ворота поубавился.

Тогда старуха, безуспешно попросив окружающих подержать свои подозрительные узелки, начала яростно чесать бока и с интересом заглядывать себе в тёмные прорехи. Тут уж самые воинственные отступили, пообещав, впрочем, наведаться завтра. Уходили все быстрым шагом, стеснительно почёсываясь и отплёвываясь.

Закрыв за гостями калитку, Петал обессилено привалилась к ней спиной. Потом, будто включив слух, помчалась к охрипшим от рёва детям.

Петал любила кормить детей.

И не только из-за того, что умолкал их требовательный голодный ор. Когда они присасывались к ней, всё остальное в большом мире будто останавливалось. А у неё с детьми наступалал такой взаимный покой и умиротворение, словно только они вчетвером существовали в этом, совершенно отдельном, замкнутом, пространстве. В котором никакие угрозы и заботы их ни за что не достанут!

Ей казалось, что вместе с молоком она переливает в детей свою душу. И тем самым распространяет себя за пределами материального тела, заполняет собой окружающее пространство, гармонизируя жизнь вокруг.

…Умирая, великий император города, уже при его жизни названного «вечным», не думал о ни о победах, ни о поражениях.

Его не уже тревожили предавшие друзья и недобитые враги.

Он не вспоминал, ни жену, ни детей. Даже ту женщину по имени тана, что считал своей матерью.

Одно и то же странное виденье преследовало его во все его мгновения болезненной слабости и предсмертного бреда: ощущение тепла и защищённости, исходящее от волчьего брюха, под которым он блаженно засыпает, сытый и такой любимый…

Наконец, насытившись, дети отвалились и заснули.

На очереди был вопрос: что же делать с Бластом? Серой тенью он молча сидел перед ней, смотрел в упор. Теперь она понимала его, понимала, что он хочет ей сказать. Но помочь по-прежнему не могла. Он не верил.

– Не мучай меня! Этого просто не может быть! Такой ужас просто невозможен в реальности!

– Бласт, не относись к этому так трагически! Ты жив-здоров, и мы вместе! Мы что-нибудь придумаем!

– Так придумай же скорей! Тебя, наверняка, учили этому, ты просто забыла! Ну, скажи!

– Такого не забудешь. Если бы учили, я помнила бы! Не тешь себя иллюзиями. Я бессильна что-то изменить!

– Ты ещё скажи, что я сам виноват! – Бласт хрипло зарычал и уронил тяжёлую волчью голову на пол…

…Вчера утром сон его был разорван хищным когтем месяца на светлеющем небосклоне.

Тёмная лапа наползающей тучи то втягивала его, то выпускала…

И тогда он вонзился прямо в голову, так что треснул …сон!

Почему он не воспринял это как предостережение?!

Почему не стал осторожнее?!

Даже становясь волком, он всё ещё по инерции использовал человеческие жесты: он так накрыл глаза лапами, будто человек в горе.

Сердце Петал разрывалось от сочувствия и беспомощности.

Нужно было перепеленать детей, но Петал не решилась покинуть свой волчий облик и тем самым оставить мужа без возможности контакта с ней. Став человеком, она отчасти переставала понимать его. А им сейчас надо многое обсудить. И лучше без слов, которые только мешают.