Таёжные были - страница 25

Конечно, Илья и старик выглядели спокойными (или старались не выдать себя перед нами) и не испытывали таких эмоций – они прошли через это в далёком прошлом, каждый в своём детстве или юности получил первый опыт добычи, испытал удовлетворение от удачной охоты. Для них и для многих-многих других людей, для которых охота является средством существования, а может, и выживания, это вполне обыденное явление. И радовался старик, хитро щурясь, может быть, больше от того, что удачный выстрел имел практический смысл – добыли продукт… Но я видел, как горели его глаза азартным огоньком с того момента, как он рассказывал нам об особенностях этой охоты, вплоть до того, как разошлись. И когда сошлись после выстрела, я заметил мелкую дрожь в руке, когда он раскуривал трубку. Имея за плечами такой большой охотничий стаж и множество пережитых удачных мгновений, ветеран так же разволновался, как начинающий. Значит, дело вообще не в добыче! Может быть, страсть в охотнике будет жить до тех пор, пока он не почувствует, что ему жаль становится убивать дичь. Тогда человек перестаёт быть добытчиком. Во всяком случае, с ружьём. Но в душе, наверное, останется охотником-романтиком и вместо огнедышащего оружия возьмёт в руки фотокамеру? Или перо, чтобы писать мемуары… Может быть и так. В этом мне предстояло ещё убедиться в дальнейшей своей жизни. А как она сложится, время покажет.

Трудно сказать, до чего бы я додумался ещё, но мои мучительные поиски истины и сути этого древнего человеческого занятия незаметно прервал спасительный сон.

На другой день всем табором навалились на приготовление копчёного мяса по методике и рецептуре местных алтайцев. Руководил всеми старик. Методика несложная, но требующая как минимум двух-трёх дней засолки в тузлучном рассоле. А после этого коптится на тут же выстроенном из сырых ольховых жердей «станке». Уже прогорели пламенем сухие кедровые и берёзовые кряжи и начали отдавать жаром крупные угли. Быстро закидав «жаровню» приготовленными сырыми ветками ольхи, черёмухи, облепихи и чёрной смородины, настелили сырыми же толстыми жёрдочками стеллаж. Выложили на него нарезанное продолговатыми полосками филейное мясо. Сверху закрепили длинные жерди, и всё это сооружение укрыли брезентом. Получилась импровизированная коптильня.

К концу дня процесс копчения развился в полную силу и уже не требовал нашего присутствия и участия. К тому же дождь, робко накрапывавший с утра, к вечеру не на шутку разошёлся. Крупные капли барабанили по навесу, который в порывах ветра весь колыхался, вызывая некоторые опасения по поводу своей устойчивости. Из всей нашей компании спал крепким сном один флегматичный Толя, похрапывая в своём углу. Между теми, кто не спал, завязался разговор о жизни, о тайге. Говорил, однако, больше всех только старик:

– …Природа, она сильная, могучая. Это на первый взгляд она только красивая и ласковая. Всё даёт человеку: и мясо, и рыбу, грибы и ягоды, траву и дрова; вода и воздух – тоже от неё. Но она же в одно мгновение может и отнять у нас всё: и еду, и жильё, и даже жизнь. Мы все зависим от неё, поэтому и уважать её все должны. Любить – все любят: «Ах как красиво, ах какие ягодки вкусные!» Но не все уважают и почитают неписаные законы. Тогда природа и сгубить может. Сколько людей бесследно в тайге пропадает! Наш народ уважает тайгу, богов своих почитает, как учили нас отцы и деды, тяжёлым трудом добывали на пропитание или в казну, но лишнего не брали и нас этому учили. И она нам отдаёт свои дары. Но вот когда много берут и варварски – она противится. Это всё равно, что женщину силой заставить себя любить. В прошлом году вон там, у гольцов, – старик показал вдаль рукой, – вертолёт всё кружил. С него и горных баранов, и маралов стреляли. Кто это был, нам не известно. Но упал вертолётик-то! Закружил его вихрь, заломал винт и рухнул он на землю. Три дня искали. Пятерых нашли, и ни один не выжил. Вот так, не жадничай! Глядишь, и живы были бы те люди, если бы не пожадничали.