Таинственный посох - страница 7

Женщина горько вздохнула и, безнадежно махнув рукой, продолжила:

– Уж я ему объясняла, что это он так про ад говорит потому, что даже представления не имеет, каково там на самом деле. Ну, помните, как вы в проповеди говорили однажды: что самые жгучие, страшные, жуткие муки на земле не сравнить с самой малой мукой в аду! Что она гораздо нестерпимей, сильнее…

– Это не я, это святые так говорят. Я только повторил… – строго приподнимая указательный палец, уточнил священник.

– Ну, а я, как уж могла, – вас… – прошептала Мария Степановна и беспомощно развела руками. – Ну что мне еще сделать? Каждый день говорю ему о вере и Боге, и никакой пользы! Скорее, даже наоборот…

– Так вот оно в чем дело!

Священник внимательно посмотрел на женщину и чуть приметно усмехнулся в густую бороду.

– Ты ведь, Мария Степановна, совсем не то делала!

– Как это? – не поняла та.

Священник немного помолчал, словно вспоминая нужные, скорее всего, тоже почерпнутые у святых слова, и весомо сказал:

– А то! Ты говорила с сыном о Боге. А надо было – с Богом о сыне! Уразумела?

– Да… кажется… Я попробую! – кивая, проговорила женщина.

И вместо того чтобы, как обычно, заспешить домой, к сыну, купив самую большую свечу, медленно направилась к светлой чудотворной иконе Спаса Нерукотворенного…

…Что было дальше – это уже отдельная история.

Главное, что через два-три месяца Мария Степановна снова, только на этот раз перед службой, когда вот-вот готова была начаться исповедь, подошла к отцу Михаилу. И они снова побеседовали. Но на этот раз не так долго. И не только потому, что священнику пора было читать подготовительные к таинству молитвы.

Всё дело было в том, что за ее спиной стоял, переминаясь с ноги на ногу и с непривычки осматриваясь по сторонам в храме… ее сын.

Обиделась Алевтина на родителей. Не на шутку обиделась.

Она, будучи в разводе и имея двух сыновей, трех и семи лет, всё время хотела быть самостоятельной. А они никак не позволяли ей этого. Всё время указывали – что делать, как жить. Многое, в том числе встречи с мужчинами, запрещали. И даже не разрешали поменять квартиру и переехать в другой город, в котором жил ее младший брат. Горячий, давно уже делавший всё, что хотел.

И вот в то самое время, когда и подходящая квартира нашлась – брат, несмотря на то что был на инвалидности, лично съездил на другой конец города и осмотрел ее, – и жильцы были согласны на обмен, родители категорически и окончательно высказались против.

Для этого они даже нагрянули к Алевтине домой. И тут разгорелся такой скандал, что после их ухода та сгоряча написала письмо брату.

В нем она высказала все свои накипевшие обиды, пожаловалась в самых громких, насколько могла вытерпеть бумага, тонах на родителей. Что они постоянно опекают ее, связывают свободу… Желают, чтобы она жила только так, как считают нужным они… А какое, собственно, имеют на то право? Ведь она давно уже не то что совершеннолетняя, а взрослая женщина. Сама – мать!

Исписала так Алевтина несколько страниц. Аккуратно, для надежности, вывела своим учительским почерком на конверте адрес. И не мешкая, выбежав на улицу, бросила его в почтовый ящик. Благо тот прямо на углу их дома висел.

Бросила – и тут же схватилась за голову.

«Что ж я наделала?!» – подумала она с самым горячим, сердечным, но, увы, запоздалым раскаянием.

Точности ради нужно сказать, что Алевтина тогда, как и многие в конце семидесятых годов, была еще бесконечно далека от веры. И не знала, что, разругавшись с отцом и матерью, совершила тяжелый грех, вследствие которого зачастую болеют и рано уходят из жизни непослушные или – хуже того – обижающие родителей дети