Весь полет она волновалась и представляла встречу. Но когда в аэропорту она услышала, а потом увидела кричавших, подпрыгивающих и машущих изо всех сил женщин, когда руки Мананы обхватили ее, словно закутав в неприкосновенный мир, мир, в котором она неуязвима, практически бессмертна, этот мир безграничной любви и обожания, все тревоги были молниеносно развеяны, и словно они были друг с другом с самого рождения, и знали все, и были близки и неразлучны.
Инга покорила Маргошино сердце раз и навсегда. Она напоминала ей куклу, которую привез из-за границы папа Жанки Федуловой. Эту куклу звали каким-то странным именем: то ли Боря, то ли Баря… а, Барби! – вспоминала Маргоша.
– Ты – Барби!
Инга захохотала и обняла племянницу.
– Какая я такая Барби?! Я Инга, твоя тетя!
Гоги смотрел и таял от бесконечной нежности. В такси Маргоша сидела между Мананой и Ингой и с неподдельным интересом разглядывала обеих. Те в свою очередь тискали ее и целовали то в нос, то в макушку, то в щеки.
После вкусного ужина Маргоша уснула на диване. Новый запах, но такой родной и домашний убаюкивал девочку, и она сдалась. А взрослые еще долго разговаривали, обсуждали, общались. Манана, конечно, все понимала: это женитьба… понятно, студенческая любовь, увлечение, страсть и, конечно, беременность Тани. Если б не беременность, все бы перегорело, как проводка с неправильным соединением, но тогда бы не было Маргоши. Манана смотрела на спящую девочку, и душа заходилась от счастья.
Наутро они с бабушкой пошли на базар. Маргоша никогда не ходила на базар. Ее взору предстали горы ароматной зелени, пирамиды из красных помидоров, пряные и сладкие чурчхелы, одну из которых Маргоша повесила себе на шею, как ожерелье, и грызла на ходу. Она не успевала вертеть головой – ее то и дело угощали разными вкусностями. Придя домой, она заявила с порога, что переезжает жить в Тбилиси к бабушке Манане. Взрослые похихикали, а Маргоша разозлилась.
– Говорю вам, что перееду! – и она топнула ножкой.
– А в Батуми не хочешь? – хитро спросил отец.
Маргоша замерла. Море. Она мечтала о нем. Решено было ехать на машине с дядей Васо ровно через два дня.
Маргоша потом весь год вспоминала эти каникулы, особенно когда ей было грустно. Когда бабушка придиралась и ворчала, когда Маргоша пропустила долгожданный театр, потому что мама ушла на какую-то кафедру и забыла, когда папа ходил печальный и задумчивый, Маргоша вспоминала этот праздник жизни, этот фейерверк чувств, эмоций, доброты и любви. Там люди так жили каждый день. Каждый день они ходили друг к другу хоть за спичкой, хоть за солью. Приходили и сидели… болтали, пили кофе или чай, общались, делились, радовались или грустили – все вместе. Маргоша затаила мечту окончить школу и поехать жить к бабушке Манане и тете. И тогда уже никто не сможет ее остановить, потому что она будет взрослой и красивой, как Инга.
Зима была в разгаре. Москва готовилась к встрече Нового года, а на прилавках по-прежнему было одно сливочное масло. Правда, появились ножки Буша. Народ придумывал новые рецепты: сварить, запечь, пожарить с чесноком, под майонезом, со сметаной. Народ ходил полуголодный, но это-то ладно, привыкли, зато появилось некогда запрещенная литература. Ее открыто и без всяких опасений передавали друг другу. Чаще всего это был самиздат, но был! И это обещало перспективы. В моду входили слова «гласность», «демократия», «перестройка». Перестройка как перекройка – полстраны уже отрезали. Все жаждали свободы и независимости.
