«Конечно всех. Все же путники как. Кто слезы роняет, кто слова плохие кидает, иные поступки тяжкие мне доверяет. И каждый оставляет свой неповторимый след. Как тут забудешь. Разговоры все помню. А иногда такое молчание встречается, что интересней всяких разговоров. Парочка тут была. Как они к свиданию стремились, а я их разводила. Но уж как увидели друг друга. Как увидели друг друга, так весь поток слов о молчание и разбился. Сильно они молчали. Долго. Глубоко. Так и разошлись. Грусть в глазах, да пустота в сердце. Теперь уж на других тропках встретятся. Легко там будет и светло».
«Светло», – протянула Она. «Дорога, а ты не знаешь, как мне в город-то попасть? Ночь уж на дворе. Цветочки вянут.»
«Так, ты уже в нем почти. За кусток-то выгляни. Пару шагов и ты там. Жители уже ждут тебя. Давно ждут. Все, что ты вырастила, что ты создала, тоже хочет приносить пользу людям. Оценить эту пользу нам не дано. Все, что нам осталось – благодарить. И радоваться. Иди! Не останавливайся! Всего тебе хорошего!»
Она еще несколько минут посидела в тишине и вошла в город. Там ее действительно ждали. Она раздавала свои королевские розы, терпкие пионы и хрупкий лилейник. Ей стало свободно и просто. Кто-то сказал ей, что ее давно ждут. Для нее готов дом. Дом утопал в цветах. Она никогда не видела такой красоты. Названий цветов она никогда не слышала. И удивлялась каждому. Радость. Прощение. Умиротворение. Терпение. Благоразумие.
Трудолюбие. А самый красивый цветок назывался Любовь. Жители города пообещали, что научат ее ухаживать за этими цветами. Предупредили только, что это будет дорога длиною в жизнь…
Дед, бывают времена, когда молчание приобретает слишком дорогую цену. Видимо, такое время пришло и для меня. Я собственно и не молчала о тебе никогда. Написала шесть историй о тебе и о твоей войне. А правнук твой, тоже Иван, выходил и рассказывал эти истории.
Чтобы помнили.
Дух нынешнего времени таков, что этого оказалось мало. Сейчас все хотят нахапать и нахапать побольше. Столько, что уже невозможно это ни переработать, ни осмыслить, ни осознать. Вот и получилось, дед, что вы вечно живые и близкие, превратились в безликие портреты, с которых раз в году стирается пыль. Вы ветераны, солдаты и дети войны стали галочками в культурных мероприятиях. Вы, которые любили, страдали, радовались и горевали, стали персонажами мифов и бронзовыми монументами.
Знаешь, дед, я в этом году отказалась одеть пилотку, чем ввела в недоумение предлагавших. «Извините, я не могу. Я не вор». Слишком велика цена той победы, слишком много памяти о твоей войне в моем сердце. И мне пришлось свидетельствовать о том, что ты, дед, воевал за то, чтобы женщины пилотки не надевали. Ты воевал за мир. За то, чтобы дети больше никогда не прикоснулись к голоду, холоду, смерти, разлуке. Женщина с ребенком была для тебя олицетворением мира, жизни, радости. Это сокровище, которое надо охранять. Я до сих пор удивляюсь, если речь заходит о воспитании детей с помощью рукоприкладства. Как можно бить мир, за который ты воевал?
Или вот, дед, сейчас многие стремятся повторить ту войну. Даже и наклейки на машины выпустили с таким призывом. И опять приходится свидетельствовать о том, что не воевал ты за повторение той войны. Может люди просто не понимают, что они хотят повторить?
Может, они хотят повторить, дед, твои 33 бутерброда? Это, когда 2 кусочка хлеба режутся на 33 части. Сверху на них кладется сливочное масло для запаха и это вся еда за день. Еще литрушка какао. Все наши уговоры о том, что дома есть еда, не действуют. Ты, дед, мог так есть неделями. 33 человека были в твоей роте, и ты делил с ними хлеб, спустя 50 лет после Победы.
