Сердце мое ухнулось в желудок, побарахталось и поднялось обратно.
– Секьюрити, – отозвался я. Мол, ты меня знаешь, но и я про тебя угадал.
Он скроил недовольную рожу.
– Увы, – говорит, – не секьюрити. Иначе на порог бы тебя не пустил. Давай, заваливай, – он с дистанционника открыл ворота.
Псы дернулись было, но мужичище саданул одного под брюхо, рявкнул, и они убрались в кусты и забурчали оттуда с тихой злобой.
Подошел я к «эскорту», с виду – воплощенное смирение. Давно замечено, что коли нос не задирать, то мужики кривятся, но в драку немедля не лезут.
Секьюрити – не секьюрити, хозяин – не хозяин облокотился о свой мобиль. «Эскорт» накренился.
– У тебя, парень, совесть есть?
Я охлопал себя, словно в поисках.
– Это маленькое такое, сморщенное? Дома под кровать закатилось. Я потом принесу.
Он скроил новую рожу.
– Не балагань. Зэчина беглый. Ты сознаешь, какую тень бросаешь на порядочный дом? Марион из-за тебя…
– Хотите меня сдать властям?
Третья рожа, краше первых двух. Мимика у него богатейшая.
– Местная власть – это я. Шериф Пятого округа к вашим услугам.
Точно! Такой монументальный мужичище может быть только шерифом. Воплощение силы, власти и незыблемого порядка. Я повеселел.
– Договор о выдаче преступников еще не подписан? И не скоро будет, дай Бог здоровья тамошнему диктатору. А в этой свободной стране я – свободный человек.
– Ты наглая тварь. Вынуждаешь Марион приютить беглого рецидивиста.
– Вы… вы… – От внезапной, дурацкой, неуместной обиды все слова где-то затерялись. – Это неправда. Я сидел в первый раз и… и вообще никого не убивал.
– Ах ты невинная овечка.
– Не убивал!
Нервишки у меня разгулялись, голос дрогнул. Понимаете, за последние пять лет жизнь меня изрядно потрепала, лиха я хватил с избытком. А под конец ни за что ни про что угодил за решетку. Клянусь, я невиновен. Ну, разве мог я убить молодую красивую женщину? Просто так, за здорово живешь – подвалил к незнакомке и прикончил. Полнейший бред!
Шериф кривил губы и щурился.
– Скажи-ка, невинный младенец… – Его голос, и без того негромкий, упал до шепота. – Что было… – Дальше я не расслышал.
– Не понял. Как?
– Ты издалека увидел… – Опять не разобрать концовки.
– Послушайте, наверно, я оглох. Что увидел?
– Почему ты прыгнул…
Наконец дошло, что он делает. Я с этим познакомился во время следствия. Подозреваемому дают слушать запись всяких слов, и среди прочих есть такие, что впрямую связаны с преступлением. Например, «нож», «алмаз», «гараж». Запись тихая-тихая, поначалу ничего не разберешь, но понемногу делается громче. А у тебя задание – повторять слова, которые расслышал. Подлая такая штука. Тот, кто виновен, в первую очередь слышит про нож, которым он зарезал жертву, про гараж, в котором ее запрятал, и так далее. А невиновный, наоборот, не слышит. Причем долго не слышит, посторонние слова уж давно повторяет, а эти, проклятые, мозг не желает воспринимать, отгораживается. Вот и я никак не мог врубиться, что шериф бормочет. По-моему, доказательства надежней нет, но в Травене сочли иначе. И мой собеседник тоже глядел очень кисло, корчил рожи одна другой замечательнее.
В кустах вдруг послышался громкий писк. Не там, где засели злобные барбосы, а к нам поближе. Я обернулся. Над травой показался черный сучок, который с воплями торопился к аллее. Он выбрался на открытое место и оказался котенком с задранным хвостом. Зверь порскнул мне под ноги, вскарабкался по штанине и двинулся было вверх по майке, но я его перехватил.
