А уж я как за Мишу радовалась!
Значит, все не зря: его ночи бессонные, работа на износ после треклятой газеты, и все эти вышагивания по комнате вдоль окон, когда, бормоча, перебирал он слова, пытаясь найти самое точное…
Как я любила его, как гордилась им! Потому что только я знала: никакой он на самом деле не сильный, а весьма слабый, больной, вечно во всем сомневающийся. Он очень большую цену за успех свой заплатил.
Я радовалась – а Миша отдалялся.
Как-то рассказал мне, смеясь, что Толстой будто бы советовал всем писателям жен три раза менять – иначе никакого творчества не будет.
Я обиделась жутко, и хотелось мне даже Мише пощечину дать.
Что, жена – как платье. Хочу – переменяю, когда надоест?!
А потом перестал он шутить со мной. И разговаривать тоже перестал.
Приходит поздно, не голодный, отмалчивается.
Мне рассказали – видели его в кафе с той, с Любой[6]. Рассказывала она ему о Париже да Берлине, а Миша внимательно слушал.
Сначала Люба еще к нам домой приходила. Конечно, шикарная она дама, и всегда от нее духами приятно так пахнет. Притворялась она доброй и даже пыталась учить меня танцевать фокстрот – как будто бы мне было где его танцевать. Помню, в Киеве, когда только повенчались мы, Миша еще любил со мной по кафе и театрам ходить. Но уже давно никуда меня не приглашает. Правда, приходят к нам гости, Мишины друзья-литераторы, и я кормлю их борщом, а потом пою чаем из большого самовара.
Потом, когда уже началось у Любы с Мишей, в комнату нашу приходить ей было стыдно.
Мне рассказывали – она встречается с Мишей в кафе, в гостях у общих знакомых.
Боюсь, бросит меня муж.
Он ведь все примечает: и то, что вещей у Любы больше. Она их из Парижа привезла – а мои все вещи, кроме браслетки, мы уже давно проели. К тому же и знакомств у Любы много среди всяких писателей да журналистов. Значит, сможет она и за Мишу словечко замолвить. А я перед кем его похвалю? Перед торговками с рынка разве что…
На самом деле, вот это занятие – перебирание Мишиных бумаг – совершенно бессмысленно.
Я ведь уже предчувствую неизбежное: муж опять бросит меня, предаст, как он уже это делал.
Просто идти им пока некуда. Квартиры у Любы не имеется. Выгнать меня на улицу Мише остатки совести не позволят. Так что пока они не найдут себе комнаты – мой муж будет отмалчиваться, прятать взгляд и называть сквозь сон имя той, разлучницы…
* * *
– Я надеюсь, все это останется между нами, – Игорь Павлов обернулся и выразительно посмотрел на идущих за ним по коридору Наталию и Леонида. – Конечно, я не могу отказать однокурснику. Но вы же понимаете: в случае чего меня по голове за такие фокусы не погладят!
– Конечно, – пробормотала Наталия, машинально отмечая: морг, в котором работает приятель Лени, все-таки будет поновее того, где трудится она с мужем. Здесь светлее и дышится намного легче. Похоже, современная система проветривания и кондиционирования дорого стоит – в этом помещении почти не улавливается едкий, неприятный запах формалина. Или, может, тут просто в подвале невостребованные трупы не гниют? Хотя это вряд ли, такая картина везде. И наконец-то нашелся хоть один человек, который об этом прямо написал, – Александра Маринина в трилогии «Оборванные нити», очень даже толковый взгляд на работу судебных медиков…
– Старик, ты можешь быть полностью уверен – мы будем молчать, как партизаны. – Леня с любопытством оглядывался по сторонам. – Да, слушай, ремонт у вас сделали крутой. Может, и мы когда-нибудь до такого доживем.
