– Мама, – с нажимом повторила Ульяна.
Наволочка с синими ромбиками осторожно легла на верхушку ровной стопки.
– Нам нужно поговорить, – наконец решилась Уля. – Так не должно больше продолжаться. Я схожу с ума. Я не могу видеть, как тебе плохо, и знать, что ничего уже не исправлю. Мам… – Она сбилась, вытерла текущие слезы.
Розовая простыня аккуратно скользнула на верхнюю полку.
– Мы видели запись с камеры. – Ледяной голос матери пробирал до самых костей. – Никитка… Он минуту стоял на дороге перед тем, как выскочил грузовик.
– Да, я знаю…
– Он смотрел на тебя, а ты копалась в телефоне. У тебя было шестьдесят секунд, чтобы оторваться от экрана. И твой брат был бы жив. Но ты не сделала этого.
– Мам… прости меня.
– Не надо. – Она дернула плечом.
– Я не могу так больше. Ты меня не видишь. А мне тоже больно…
– Нет.
– Но что-то же надо делать… – Дрожащими пальцами Уля потянулась к матери.
Пододеяльник с багровыми цветами улегся на нижнюю полку шкафа.
– Да, нужно.
– Скажи мне… Просто скажи. Может, мы пойдем к врачу все вместе?..
– Нет. Не будет никакого врача. Просто тебе нужно уехать.
И снова Уля не поверила ее словам. Тогда ей казалось, что поломанную жизнь получится склеить так, чтобы не было видно швов и сколов. Непростительная наивность.
Мама медленно повернулась к ней лицом. Горе заострило ее черты, сделало их еще красивее. Мама стала чуть смуглее, звонче и пронзительнее. Правильной лепки нос шумно втянул воздух. Уля поняла, что мама из последних сил сдерживает крик.
– Ты не будешь здесь жить. Слышишь меня?
– Но куда мне… – Уля растерянно потянулась к ней, но мама отпрянула.
– Я ничего тебе не должна. Собирай вещи, я дам тебе денег на первое время. И уезжай.
– Мам…
– Нет, теперь у меня только один ребенок. И он умер. По твоей вине. – Мама прочистила горло, взяла стопку наволочек и, аккуратно обойдя Улю, шагнула к двери. – Постарайся уйти до того, как вернется Леша. Я не хочу, чтобы он все это видел.
Четыре следующих дня Уля проплакала в комнате Вилки. Та ходила вокруг на цыпочках, постоянно подогревая чай в прозрачном чайнике.
– Да она совсем свихнулась… – повторяла подруга, неодобрительно посматривая на стенку, за которой Уля больше не жила.
– Она права, – упрямо отвечала та. – Я виновата… И теперь просто не имею права жить с ними.
– Но она же твоя мать! – негодующе вскидывала руки мама Вилки – тетя Таня.
Уля только кивала, просматривая объявления о сдаче комнат. На пятый день уголок в дальнем Подмосковье нашелся. Мама Вилки отвезла ее сама, помогла затащить сумку с вещами и долго топталась на пороге.
– Ульяночка, мама остынет и побежит тебя искать. От горя у людей часто ум за разум заходит… – В добрых глазах тети Тани блестели слезы, и она смаргивала их. – Дай я тебя обниму… Ты сразу нам звони, если что.
Когда Уля закрыла дверь и принялась разбирать сумку, внутри оказалась целая кастрюлька домашних котлет и смятая пятитысячная купюра. Она и сама думала, что обязательно позвонит подруге, как только обоснуется на новом месте. Но потом это опять случилось – в грузном мужичке Уля разглядела инфаркт, снежной зимой, прямо на вечерней улице под светофором, и полынь широким потоком хлынула в тесную кабинку лифта, где они встретились.
Вот тогда-то Уля и поняла, что увиденный за секунду до своего появления грузовик не был странной реакцией сознания на стресс. А значит, в добрых глазах пухленькой тети Тани, да и в смешливых глазках Вилки тоже может вдруг качнуться мир и появиться знание того, с чем Уля не сумеет сжиться.
