Скверный знак. Грядет отупение, опьянение, отравление.
«Буду, как папа, – подумал он. – Пьян каждый день, очень часто – с утра. С утра поддал – весь день свободен. Мудро. Яблоко от яблони, сын в отца. Большая наследственная удача. И она, – впервые за весь вечер позволил он себе слабость воспоминания, – сама пила, а мной закусывала. Три года счастья. Мне приснилось. Сон, перешедший в кошмар. Любовь, перешедшая в ненависть. Но разве я ее ненавижу?»
– Вы ведь советский человек, Зиновий Германович? – продолжил он, успешно (так, по крайней мере, ему представлялось) преодолевая внезапно возникшие трудности произношения. – Не следует смеяться! – погрозил он налившимся тяжестью пальцем усмехнувшейся Ане. – Я о серьезном… У меня сосед – отвратительнейший. Кличка – «Шакал». Я ему прилепил, и в самую точку. То есть, собственно, не у меня, а у папы моего дорогого, у которого я состою приживалом… У меня, граждане и гражданки, ни кола ни двора, и это сущая правда, а не какая-нибудь мерзкая двусмысленность. А сосед… Он смотрит по своему «видику» грошовое кино, которое крутил сто двадцать пять раз, и предупреждает жену: «Сейчас будет психологический момент». – Слова: «предупреждает» и особенно «психологический» дались Сергею Павловичу с неимоверным трудом, и он подозрительно покосился на Аню: не смеется ли она опять над ним. Но лицо ее было печально. – Объявляю: сейчас наступил психологический момент! Раскрепощенный советский человек может превратиться в шакала… волка… Один наш доктор, приехав с вызова, сообщил: волки с перепугу скушали друг друга… означает семейную драку с поножовщиной… Все это невыразимо гадко. Гадко! – покачав головой, в которой во всю мочь уже трудился отбойный молоток, повторил он. – Но другу нашему… как титану тела и духа… выпал лучший и счастливейший жребий. Вы, Зина, не волк по крови своей… вы – фавн наших бескрайних лесов. И я… я тоже был фавном, и у меня была красавица-нимфа… с тяжеловатым, правда, задом… Нимфа попала в вытрезвитель, а я вышел в тираж. Вам, несравненная, – обратился Сергей Павлович к Алле, прильнувшей к плечу Зиновия Германовича и предоставившей полную свободу путешествиям его руки, – неслыханно повезло! Вас похитил фавн-чемпион. Чресла его полны юной силы…
Тут он умолк, заметив обращенный к нему умоляющий взгляд Зиновия Германовича.
Освободить площадку. Время слов миновало. На кремлевских курантах пробил час дела. Час дела настал… и так далее, в духе Макарцева. Фавн изнемогает от похоти. Ржет и бьет копытом. Пожилая нимфа течет любовным соком.
Совершив над собой усилие, Сергей Павлович поднялся.
– Здоровью русскому полезен свежий воздух. Удобства во дворе. При свете звезд, так сказать. И вам, Анна, простите, не знаю, как по батюшке…
Она молчала.
– Скрывающий родного батюшку не уверен в пятом пункте. Нам скрывать нечего, мы русские, с нами Бог! Анна без отчества, дама без отечества, позвольте вас пригласить прогуляться по темным аллеям. Вас не смущает мое приглашение и мое общество?
– Не смущает, – ответила она.
Накрапывал дождь, было тепло по-весеннему. Ветер нес из близкого леса влажный свежий запах прелой листвы. Далеко друг от друга слабо светились туманно-желтые нимбы редких фонарей. Стоило Сергею Павловичу и Ане всего лишь на десяток шагов отойти от порога «Ключей», как густая темнота обволокла их. Ни звезд, ни луны не было на черном небе, по которому с тревожной быстротой плыла одинокая красная точка.
