Грубо сколоченная сцена ЗЕД неуклюже возвышалась над танцующими. Шест был заляпан и почему-то испачкан снизу зеленой краской. Высокая женщина в наброшенной на голое тело черной рубашке вдруг прижалась к шесту лобком, змеиным движением изогнулась назад, отбросила влажные волосы. Ненужная рубашка соскользнула на доски.
Стриптизерша подмигнула окостеневшей Анне.
И развела ноги.
Воспитанный Даня нервно хрюкнул, беспомощно обернулся к юной подруге.
– Анют, прости! Тебе, наверное, тут совсем не интересно. Я не знал. Должен был быть концерт…
Анна смотрела на женщину. Та вспотела: бисер влаги собрался в выемке ее шеи.
А между бедер?
Давило солнечное сплетение – Анна не вдыхала слишком долго. Танцовщица медленно провела по соскам кончиком указательного пальца. Тягостная боль прорезала низ Аниного живота. Обосновалась там надолго, по-хозяйски.
Они ушли с дискотеки. До самого дома бедный Даня не услышал ответа ни на один свой сбивчивый вопрос.
От следующего свидания Анна отказалась.
Она взрослела. Играла с парнями в футбол и баскетбол, избегала общества одноклассниц. Ночами касалась живота, вспоминая выемки и тени тела женщины у шеста. Пыталась умиротворить ноющую сладкую боль.
Как-то приловчилась жить, не истязая себя вопросами.
Но и пряталась, конечно. То ли ото всех, то ли – от себя.
А потом, в конце десятого класса, к ним привели новенькую.
Сашеньку Кирову.
Именно Сашеньку – никто и не думал обращаться к девочке без уменьшительно-ласкательного суффикса. Видимо, не только Анне хотелось приласкать белокурого ангела. Сашенька улыбалась доверчиво, неизменно пробуждая доверие в ответ. Нежный румянец часто вспыхивал на щеках Кировой, окрашивал ее лицо в непередаваемо-прекрасный оттенок Анниного счастья.
Новенькой плохо давалась геометрия. Выпускные экзамены приближались, и Анна не смогла удержаться, вызвалась помочь однокласснице. После уроков девушки оставались в классе; зашторивали окна, дисциплинированно пряча от себя теплый апрель; зубрили формулы. В рюкзаке Сашеньки всегда было припасено спелое яблоко. Они съедали его на двоих: по очереди откусывали сладко-кислую мякоть.
Сок блестел на Сашенькиных губах. Она застенчиво смотрела на Анну, готовая в любую секунду улыбнуться подруге.
Господи, на что ты тогда надеялась, тупая идиотка? Скажи, на что?
Когда Анна поцеловала Сашеньку, та откинулась назад с таким омерзением на хорошеньком лице, что…
Неважно.
Анна что-то еще лепетала про любовь, про счастье просто быть рядом, потом извинялась, потом плакала. Просила лишь дружбы.
Потом просила забыть.
На следующее утро Кирова всем в классе рассказала, что Анна лесбиянка. В красках описала, как эта извращенка домогалась ее, как стонала, хрюкала, как хватала ее своими грязными ручищами.
Анну вызвали к директору. В кабинете уже сидели ее оторопевшие родители. Мама комкала салфетку, папа смотрел в пол.
Анну отвели к психологу. С третьего сеанса она сбежала: слишком уж смаковал детали лысый пыхтящий мужик за столом напротив.
На Анну накричали. Дома. Ей показали валерьянку на маминой тумбочке, рассказали о подскочившем давлении отца.
Скажите, что она могла ответить?
Ну а в школе. Там просто был ад. И Сашенька Кирова.
Кстати, школу Анна так и не закончила: не доучилась три недели. Администрация охотно закрыла глаза на такой пустяк – отдали диплом, не скрывая облегчения.
Однажды в июне, прослушав весь вечер молчание родителей, Анна лихорадочно натянула на себя давно заброшенное обтягивающее платье, густо намазала кирпичным губы и – боясь передумать – побежала на десятый этаж. За три года Даня вполне возмужал, но, открыв соседке дверь, привычно смутился, занервничал.
